Илья Герчиков — Парфюмер
В XX веке, во времена СССР Илью Герчикова,председателя правления компании «Дзинтарс», называли капиталистическим директором, зато сейчас называют социалистическим. «Называйте как хотите», — улыбается он в ответ. Он всегда позволял себе собственное видение относительно того, как должна развиваться компания под его руководством. И всегда ценил людей. В разгар обретения Латвией независимости собрал коллектив: «На работе — никакой политики. Партии, собрания, митинги — только за воротами предприятия». Коллектив понял и удивительным образом сохранился. Не менее удивительным образом Герчикову удается сохранять чутье на специалистов, на конъюнктуру и процессы в экономике.
— Илья Залманович, «Дзинтарс» расположен напротив кладбища. Как вам такое соседство?
— Мысли о вечном заставляют быть в тонусе… А если серьезно, «Дзинтарс» — одно из самых старых парфюмерно-косметических предприятий Европы и вот, живет и здравствует. Было основано в 1849 году аптекарем Бригером, поскольку в те времена парфюмерию, косметику и мыло продавали в аптеках. А сегодня оно — одно из немногих выживших производств в Латвии.
— И вы здесь без малого 40 лет директор. Наверно, скажете, что попали сюда случайно. Или с детства мечтали быть парфюмером?
— Да случайно, и понятия не имел об этой отрасли. Как простой советский мужчина, покупал одеколон «Русский лес», на чем мои познания в области парфюмерии и заканчивались… Вообще-то по образованию я инженер-механик. Из моего родного белорусского города Жлобин почему-то все уезжали учиться в Ленинград, ну и я не стал исключением. Поступил в Ленинградский технологический институт пищевой промышленности, преодолев сумасшедший конкурс — 13 человек на место. Периферийные дети тогда были подготовлены лучше столичных. Родители не могли мне помогать: у отца была мизерная зарплата, а на маме держалось хозяйство — корова, куры, огород, за счет чего мы в основном и жили. Я подрабатывал кочегаром, хотя любая подработка студентам дневного отделения запрещалась. Но деваться было некуда — я был на полном самообеспечении. И когда в 1961 году по распределению попал на сахарный завод в Лиепае, моя зарплата оказалась даже ниже студенческих подработок. В Латвию меня занесло тоже случайно: из разных республик приезжали так называемые покупатели, которые прямо на комиссии по распределению делали выпускникам вузов предложения о работе. Я окончил институт с красным дипломом, поэтому мог выбирать, куда ехать. Представитель из Латвии посулил: приезжайте, дадим квартиру. Такое предложение очень понравилось: Лиепая, морской город, хоть и закрытый тогда. Но главное — квартира! Недостижимое счастье в советское время! Правда, квартиру мне дали не сразу — первые три года я жил на территории предприятия. Сахарное производство — не из простых, Анастас Микоян даже называл эту отрасль тяжелой индустрией пищевой промышленности. Но было интересно. Лиепайский завод одним из первых в стране начал переработку кубинского сырца, к которому до этого никто не знал, как подступиться — это была еще новая, не обкатанная технология. А мы справились, и я довольно быстро стал продвигаться по карьерной лестнице: уже через полгода стал главным механиком завода, затем — главным инженером, а потом, в 27 лет, и директором, одним из самых молодых в СССР. И всегда старался брать на предприятие молодых специалистов. Со многими из них дружен по сей день: ведь в своё время вместе вкалывали и вместе гуляли…
— Трудно приходилось профессиональным управленцам в условиях советской экономики?
— По-разному. Помню, как-то приехал в командировку в Москву и на приёме у министра пищевой промышленности Вольдемара Леина случайно услышал разговор: идет полный раскардаш с закупленным за границей и неустановленным оборудованием. В то время это было системной проблемой: СССР приобретал импортное оборудование (счет шел на миллиарды, выделялись средства из золотого запаса), а потом оно годами стояло на предприятиях без движения — не хватало специалистов, которые могли бы его наладить. В такой же ситуации оказался цех по расфасовке растворимого кофе — ящики с оборудованием несколько лет стояли нераспакованными. Я сказал министру, что готов взять этот цех и запустить его. Он переспросил: «Ты меня не подведешь?» — «Нет». Мне дали 7 месяцев, и я с нуля без проекта собрал цех. Так в Лиепае в 1972 году появился первый в Союзе цех расфасовки растворимого кофе. Мои успехи заметили. Министр пищевой промышленности республики Кузнецова решила перевести меня на другую работу — в Ригу на «Дзинтарс», где к тому времени тоже скопилась масса плохо работающего импортного оборудования. Я, как уже говорил, ничего не понимал ни в парфюмерии, ни в косметике. Но опять сработал квартирный вопрос: мне пообещали жилье. К тому моменту у меня уже было двое детей, ко мне переехали родители, надо было расширяться. Да и лимит профессионального роста в Лиепае был исчерпан. В общем, дал согласие, и с 1 апреля 1974 года меня назначили директором «Дзинтарса». И представляете, опять обманули с квартирой! Справедливости ради надо заметить, что в советское время получить квартиру вообще было чрезвычайно сложно…
Первые полгода на новом месте я вообще ни во что не вмешивался, изучал обстановку. Наконец понял, в чем главная проблема: коллектив не проявляет никакого интереса к работе. Нет, как теперь говорят, единой команды. А когда нет коллектива — результата не будет. Свозил своих новых подчинённых на экскурсию в Лиепаю, рассказал о заведенных при мне на сахарном заводе традициях, бригадах, семейных праздниках. После той поездки рабочий процесс стал постепенно налаживаться. На «Дзинтарсе» действительно на тот момент скопилось много немецкого и французского оборудования, которое очень плохо работало. Стали выяснять, оказалось, та же проблема: не хватает высококвалифицированных наладчиков. Работающие слесари не имели должного уровня знаний. Кроме того, комплектующие были безобразного качества… Начали подгонять, унифицировать. Я изменил систему оплаты наладчикам, создали бригады, наладили конвейерное производство. Через полтора года оборудование работало как часы. Были, конечно, и конфликты с поставщиками — на меня писали жалобы, что я самодур, останавливаю производство и прочее. Когда зампредседателя совета министров Латвии Иван Бондалетов стал разбираться с этими сигналами, я представил ему всю документацию, и вопреки надеждам жалобщиков он встал на мою сторону. Главным было — разрубить гордиев узел. Ведь как получалось: нет плана — нет зарплаты, а нет зарплаты — никто не хочет план выполнять. Но мы как-то все утрясли, поменяли людей в лабораториях — старую гвардию невозможно было сдвинуть с места никаким бульдозером, я приглашал молодых специалистов и учился вместе с ними. Сидели до полуночи — учились нюхать ароматы, обучались технологиям…
— Пришлось с нуля освоить профессию парфюмера?
— Полностью! Помню, как учился разбирать составляющие сырья, нужно было на память знать различные масла. Учился различать по запаху розу крымскую от розы молдавской, болгарской, турецкой и французской. Надо было уметь разложить запах на составляющие — это гвоздика, а это фиалка. До сих пор пользуюсь этими знаниями. Для парфюмера главное — иметь природные качества. Я умею различать цвета, много оттенков красок — это очень важно при разработке, например, губных помад. Мне многое дала природа, я люблю и понимаю архитектуру, поэтому мне лучше давался дизайн. В моих природных данных нет моей заслуги, но именно благодаря им удалось достичь результатов. Мне повезло — у меня развито обоняние. А могло и не повезти. Тогда это была бы совсем другая история, и я бы не состоялся как руководитель такого предприятия. Хотя был ведь и другой подход к руководству. В то время существовало два типа директоров — так называемые красные и производственники. Красными называли партийных, которых назначали за правильное понимание политики партии. Продвигалась мысль, что нужно искать руководителя по принципу партийной сознательности, а профессиональными знаниями обладать необязательно — ведь есть же главный инженер, главный технолог. Красные директора никогда ничего не знали о производственных процессах, держались подальше от коллектива. Именно они, брежневская элита, в результате и развалили промышленность. Я всегда принадлежал к производственникам. Знаете, бывает «белая интеллигенция» — поэты, писатели, клерки. А я представитель «черной интеллигенции», которая стоит обеими ногами на земле, занимается производством. Привык все делать своими руками, доходить до сути в каждой мелочи. К примеру, мы долго не могли справиться с такой проблемой, как осадки в парфюмерной жидкости. Дело в том, что по технологии натуральные масла нужно было выдерживать по 180 дней, но таких производственных условий никогда не было. Вместе с московским ВНИИ душистых веществ после долгих изысканий мы все-таки избавились от осадков. Причина, как оказалось, была в составе масел, все зависело от умения с ними обращаться. По сути мы занимались нанотехнологиями, которые сегодня так широко обсуждают. В то же время порой приходилось создавать какой-нибудь крем из ничего.
— Но ведь в советское время некоторым предприятиям предоставляли широкие возможности по покупке сырья и техники…
— Мы завидовали западным компаниям, потому что их возможности были несопоставимы с нашими: огромный инструментарий, выбор сырья. Ничего подобного у нас не было. Мы оказались, как я называю, «между возле тут». С одной стороны, вроде бы входили в республиканское министерство пищевой промышленности, но одновременно подчинялись Союзпарфюмерпрому. А лимиты на валюту, на сырье нам распределял Госплан СССР. Мы были как бы надстройкой над министерством пищевой промышленности, но не очень-то ему подчинялись. В результате я бегал и по Госплану СССР, и по Госкомцен СССР, напрямую решая многие вопросы. Это дало возможность получать то, что не получали многие другие предприятия. Многое покупали за границей. Как-то раз на меня нажаловались Алексею Косыгину из-за того, что мы заказали в Австрии пластиковые пакеты — замечательные, золотистого цвета, фирменные. В советское время с пакетами вообще был дефицит, и наши носили как подарочные. И вот Косыгину положили на стол жалобу: «Дзинтарс» тратит валюту на пакеты. Представляете, это была компетенция премьер-министра! Смешно… За расходом валюты, конечно, существовал партийный контроль. Но мы были молодые и бесшабашные. Я сказал: «Найдете мне советское предприятие, которое сможет сделать такие пакеты, пусть делает». Меня спрашивают: «А зачем они вообще нужны, эти пакеты?» Я отвечаю: «Наша достойная продукция должна быть должным образом упакована». Поскольку мы находились на хорошем счету, получали различные награды, показатели у нас были в порядке, прищучить меня не смогли. И отстали!
Или другая ситуация. Представьте: наше предприятие ежесуточно отчитывалось о выработке губной помады — данные отсылались в Москву. Потому что помада была дефицитом, шли жалобы населения. Мы работали круглосуточно, однако сдерживающим обстоятельством оказалась нехватка пресс-форм для изготовления помады. Косыгин меня спросил: «Скажи четко, что нужно, чтобы исправить ситуацию?» Я говорю: «Пресс-формы». Косыгин поручил изготовить формы для помады… Днепропетровскому ракетному заводу.
— Ракетному?! Это потому, что у помады и ракеты форма одинаковая?
— Думали, что конструкторы, сотворившие ракету, запросто сделают и пресс-форму для губной помады. Но им не удалось. Когда это стало очевидным, мне выделили 250 тысяч инвалютных рублей, и я купил в Германии пять пресс-форм. И мы резко увеличили выпуск губной помады. Точно такая же ситуация была и с пульверизаторами. У меня спросили: что тебе нужно, чтобы создать такую упаковку для парфюмерии? Я сказал, что нужно, и это поручили сделать Казанскому авиационному заводу: мол, раз они авиатехнику выпускают, то с какими-то пульверизаторами и подавно справятся. Тоже не справились. Нам опять выделили валюту, и мы купили все нужное в Италии. Каждый должен делать свое дело.
— Вы вспоминаете Косыгина. Были лично знакомы?
— Вспоминаю, потому что, по моему мнению, это один из самых грамотных советских руководителей. Когда я был еще молодым директором сахарного завода, он дал нам возможность самостоятельно распоряжаться сверхприбылью, мы перечислили 40 процентов на социальные фонды, построили детский сад, общежитие, всем молодым специалистам предоставили квартиры. К сожалению, Косыгину не дали развернуться в полную силу, хотя он мог бы многое сделать. Помню, однажды он отдыхал в Юрмале и вдруг приехал на «Дзинтарс». Впрочем, мы были привычны к визитам высоких гостей. Нашу продукцию любили, и поэтому кто только к нам не наведывался! Руководители союзных республик, министры, приезжала Галина Брежнева, которая любила очень резкие духи — мужского типа. Кстати, многие женщины любят пользоваться мужскими одеколонами, что, безусловно, говорит о характере. У меня даже такое хобби было: когда приезжали гости, я описывал их характер, судя по тому, какие они выбирают ароматы и как их нюхают. Как правило, я угадывал…
Был период, когда мы получили право принимать на предприятии иностранных гостей, в какой-то момент даже стали выпускать алкогольные напитки. Средств на презентационные расходы нам не выделяли, а гостей встречать надо. Пришлось выкручиваться. Спирт-то под рукой! В результате создали самый знаменитый в СССР яичный ликер — скопировали его с финского, делали из натуральных желтков, месяц настаивали. Довольно долго продержалось это смежное производство…
— Какие парфюмерные пристрастия были у советской элиты?
— Советские руководители разнообразием вкусов не отличались. Особенно не различали нюансов — например, французские одеколоны им казались не ярко выраженными, слабыми. Брежнев пользовался одеколоном «Рижанин», который мы часто поставляли в Кремль, и 9-е управление КГБ проверяло весь завод на предмет безопасности. У «Рижанина» очень сильный, мощный запах, дубовые ноты, мускус — его предпочитали мужчины с основательным характером, приверженцы традиций. Это был действительно один из лучших одеколонов СССР.
— Считается, что знаменитые духи «Красная Москва» — это лучший продукт советской школы парфюмерии. Согласны?
— Ну, разработчиком «Красной Москвы» все-таки был известный французский парфюмер Брокар, так что это качественный продукт. Секрет — в традициях, в профессионализме, а во Франции они есть. У всех есть доступ к натуральному сырью, а вот удачно складывать составляющие в продукт не каждый может. К тому же советской школы как таковой не существовало. Были организации, научные институты, которые занимались разработками, но практически пользоваться их продукцией было невозможно. В советское время славились «Новая Заря», «Свобода», «Северное Сияние». И до сих пор они работают. Правда, «Новая Заря» как-то себя потеряла, нет индивидуальности, хотя раньше выпускала хорошую продукцию. «Свобода» продолжает работать в своей нише, ее знают. А наше предприятие уникально — на одной площадке расположились производство и косметики, и парфюмерии, и упаковки. Мы единственные на постсоветском пространстве имеем инструментальные лаборатории, в которых разрабатываются рецептура и дизайн продукции. Мы были самодостаточными с самого начала.
— Насколько, по-вашему, сейчас важна личность парфюмера в промышленности?
— Парфюмер должен обладать широкими знаниями в области химии, однако главное — природные данные. У всех у нас разное количество рецепторов в носу, как у кого-то есть музыкальный слух, а у кого-то — нет. Если человеку без слуха заниматься музыкой, то гаммы он выучить сможет, но дальше этого дело не пойдет. В нашем деле точно так же. Но времена меняются. 25—30 лет назад существовала великая парфюмерия! Тогда из натуральных продуктов составлялись композиции, у каждого профессионала была своя фантазия, индивидуальные рецепты. Но потом в мире решили (в том числе во Франции, стране — законодательнице парфюмерной моды): зачем платить большие деньги за индивидуальность, если все поддаётся компьютеризации. И пошел необратимый процесс. Сегодня многое компьютеризировано, отображено формулами. Если какая-нибудь компания выпустила удачный аромат, то на следующее утро его разложат на формулы, выделят все составляющие, пару из них заменят — и сделают нечто похожее. Сейчас фирму от фирмы отличить практически невозможно. Все копируют друг друга. Произошла унификация, стандартизация, стали пропадать оригинальные ароматы. Как результат — сегодня царит безликая парфюмерия. И потому, по большому счету, уходит понятие профессии парфюмера. Попытки вернуться в прошлое, создавать винтажные запахи — не удаются. Второй раз создать знаменитые Opium или Climat невозможно: в современных копиях есть, конечно, знакомые ноты, но они очень быстро улетучиваются. Большинство компаний сегодня не могут создать ничего своего, они могут только что-то купить и продать. А создание продукта — это игра, подобная шахматам. Каждый раз получается разная комбинация. Нужно очень хорошо знать сырье, как оно себя ведет в разных ситуациях. Например, когда мы разрабатывали последнюю губную помаду, рассмотрели 380 вариантов. Кажется, это бесконечный процесс: специалисты варят, потом корректируют, варят и корректируют. Это только чтобы получить один тон! Гигантский труд.
— Зюскинд в своем знаменитом романе «Парфюмер» изложил идею создания запаха, который будет нравиться абсолютно всем. Это реально?
— Думаю, что это невозможно, абсолютная утопия. Запах — сугубо индивидуальная характеристика. Мы реагируем на мускус другого человека. Вообще по предпочтениям в парфюмерии можно многое сказать о человеке. По тому, какой запах выбирает женщина, можно сказать, например, крашеная она блондинка или нет. Брюнетки и блондинки выбирают противоположные запахи, и даже если женщина меняет цвет волос, она генетически все равно принадлежит к другому типу.
Другое дело, что, конечно, перед нами всегда стоит задача создать духи, которые понравились бы миллионам. Для этого у нас существуют специальные методики. Есть методика опроса — сложная, жесткая. И сколько меня ни уговаривают от нее отступить, я не соглашаюсь, потому что с ее помощью можно понять вектор, который показывает, угадали мы или нет. Очень редко бывает, что наши выводы не подтверждаются продажами. Мы выпускаем продукт, потом через полгода раздаем анкету людям, которые им пользовались. И если люди подмечают какие-то нюансы, обязательно вносим поправки. Это требование международной сертификации GMP (практика хорошего производства). «Дзинтарс» добровольно к ней примкнул, и у нас все соответствует нормам, как и в сфере фармацевтической продукции. Люди не всегда хотят подчиняться системе, но следование ей облегчает жизнь. Вот недавно все заговорили о парфюмерии с феромонами. Никто этих феромонов не видел. И на самом деле привлекательность человека состоит из слишком многих составляющих, мы любим не только носом, но и глазами, ушами. Хотя именно запах вызывает то, что называется «искра пробежала». С какого расстояния человек чувствует запах? Это индивидуально — зависит от силы запаха, от силы обоняния. Но вот что касается феромонов — это чистый маркетинг.
— Говорят, что в кризис люди стали больше ходить в кино, покупать помады и шоколадки — это наиболее доступные способы сделать себе приятное. И производители этих товаров и услуг выиграли…
— Это верно: помада — самый простой способ для женщины выглядеть красиво. Но верно лишь отчасти: выиграли далеко не все производители — надо же, чтобы покупали именно твою помаду. Кризисное время пошло нам на пользу. Мы изменили стратегию и выпустили продукцию для среднего класса. Расчет был такой: часть среднего класса сползет в нижний класс, а часть из выше среднего — в средний. Но в целом средний класс должен сохраниться. Так и произошло. На него мы и нацелены. В тяжелое время ориентироваться на бедных покупателей не приходится: если не осталось денег на молоко и лекарства, крем никто не будет покупать. А класс выше среднего, который покупал престижные марки, станет искать качественную, но более дешевую замену. И люди действительно стали втихаря покупать нашу тушь, блески для губ. Мы изменили дизайн, покупаем только калиброванное сырье, только у дорогих фирм. Вообще, по большому счету, наш неизменный капитал — качество. Кто им пренебрегает, теряет очень многое. Теперь делаем ставку на западного покупателя: там происходят те же процессы, которые шли в Латвии пару лет назад. В Европе кризис только начинается. Потому что европейцы живут незаслуженной жизнью и будут вынуждены ужиматься в своих расходах. Их богатые становятся менее богатыми, а средний класс должен получить хорошее качество, но дешевле. У нас сейчас идут переговоры с разными странами, посылаем образцы и, кстати, ни разу не получили нареканий. Показательно, что у нас иногда воруют рецептуру. Сейчас это довольно просто, а вот создать по ней продукт оказывается невозможно. Еще тенденция: к нам стали часто обращаться, чтобы мы изготовили косметическую массу. Без упаковки. То есть мы предоставим сырье, а его продадут под другим именем. Но мы на это не идем.
— Какие научные открытия последнего времени вы считаете наиболее перспективными для вашей отрасли?
— Безусловным прорывом я считаю открытие гиалуроновой кислоты, которая прекрасно удерживает влагу. Но с ней не все так просто: поскольку это полимер, она образует пленку, кроме того, гиалуронку нужно применять к месту и ко времени. Современные сырьевые ресурсы не сравнить с возможностями 50-летней давности, когда был один ланолин, да еще и животного происхождения. Или пчелиный воск. Сейчас выбор средств значительно шире. Но все они направлены на решение все тех же проблем — как увлажнить кожу, сделать ее эластичной, гладкой. Но не верьте особенно в какие-то чудесные суперомолаживающие средства. Старение происходит по многим параметрам. Намазаться кремом и таким образом надеяться вернуть молодость — глупо. Разумеется, косметика призвана сделать так, чтобы человек хорошо выглядел. И вот эти задачи она решает. Все остальное зависит от образа жизни. Если вы курите, ежедневно не очищаете кожу — никакие открытия не смогут компенсировать отрицательные последствия. Конечно, наука идет вперед. Доказано, что хороший эффект против морщин дает ботокс. Из яда гремучей змеи изъяли аминокислоту, и когда она попадает под кожу, воздействует на мышцы, разглаживает кожу. Кроме того, там много полезных ингредиентов синергического действия, которые делают лицо свежим. Или еще пример: мы долго изучали морской коллаген и выпустили крем на его основе. Главное было — доставить коллаген в кожу, чтобы он подействовал. Сегодня очень популярно все органическое, в том числе и косметика. А ведь с ней нужно уметь обращаться. Говорят, например, что не очень приятный запах указывает на то, что средство натуральное. На самом деле это низкий профессионализм. Мы выпустили целую линейку органической косметики — она прекрасно пахнет. Хорошо изучены и отлично работают аминокислоты, пептиды…
Но за каждым открытием стоит кропотливая исследовательская работа. Например, когда одна известная компания выпустила средство с липосомами, ученые даже не удосужились посмотреть, что сама липосома была крупнее поры кожи и пробивала ее. Это травмировало кожу. Поэтому надо грамотно подбирать продукты, нужно, чтобы средство было правильно транспортировано под кожу. В нашем деле от пользы до вреда — один шаг. Например, одна американская фирма выпустила помаду с элементом, который увеличивает объем губ. Это сейчас очень востребовано. Обычно мы получаем на сырье листы безопасности — то есть фирма дает гарантии, что при определенных условиях не будет вреда. Но в процессе наших проверок мы заметили, что это исходное сырье разъедает пластиковый стаканчик! Мы написали фирме — они месяц молчали. Потом еще раз написали — они ответили: уменьшите в 10 раз ввод сырья. Уменьшили, но тогда пропадал весь эффект увеличения губ. Кстати говоря, и сам эффект странный: губы увеличивались неравномерно — с одной стороны больше, с другой меньше… С такой продукцией мы не работаем. У нас трудятся медики, дерматологи, офтальмологи, которые проверяют продукты по своей части. Мы не консерваторы, но мы — осторожные. Именно по этой причине пока не используем стволовые клетки. Думаем про них, но считаем, что они недостаточно изучены для того, чтобы ими пользоваться. Неизвестно, как они себя ведут, и эта непредсказуемость создает большой риск. Мы всегда помним главный принцип — не навреди. Наверное, поэтому нам уже столько лет доверяют…
Журнал Итоги
Интервью от 2012 г.
Appeal to world leaders and humanity
