«Ла вуа» по-французски «голос»
 |
Поет Лавуа Фото: Руслан Шамуков (ИТАР-ТАСС) |
Песни Даниэля Лавуа, известного канадского певца, участника звездного состава знаменитой французской рок-оперы «Нотр-Дам де Пари», впервые пришли даже без представления их автора и исполнителя. Поет Лавуа. «Ла вуа» означает по-французски «голос». Так вот, голос Даниэля Лавуа— этот своеобразный тембр с легкой хрипотцой,— раз услышав, не узнать невозможно.
— Во время вашего единственного концерта в Москве перед роялем образовалась целая баррикада из цветов, принесенных вашими поклонницами и поклонниками…
— Моей популярностью в России, как понимаю, я обязан прежде всего триумфу в вашей стране музыкального спектакля «Нотр-Дам де Пари» — «Собор Парижской Богоматери». Я пел в нем партию влюбленного священника Фролло… Честно говоря, и не думал выступать в рок-опере. Но когда автор либретто, замечательный квебекский поэт Люк Пламондон, песни на слова которого я давно пою, позвонил мне и предложил приехать в Париж для знакомства с труппой спектакля, я не мог не согласиться. Когда же услышал блистательную музыку, написанную Коччианте, понял, что выиграл по трамвайному билету дорогую лотерею…
— Ришар Коччианте, автор музыки «Нотр-Дам», рассказывал, что вас единственного приняли в труппу без прослушивания. Вам приятно пользоваться таким авторитетом в мире эстрады?
— На самом деле нет никакого такого единого мира эстрады. Есть профессионалы и все остальные. Лучшие же певцы на радио не звучат и на телевидении не показываются. Дефилируют в эфире в основном посредственности… К сожалению, это всеобщая тенденция, так происходит во всех странах. Людям промыли мозги массовой культурой и рекламой, что они уже не знают сегодня, что хорошо и что плохо. Дело в том, что вкус не дается человеку с рождения, он кропотливо воспитывается. А когда человеку с малых лет втолковывают по всем эфирным волнам и с экрана компьютера, что черное — это белое, и ни в коем случае не наоборот, чувство прекрасного, заложенное в каждого индивидуума природой, атрофируется, пропадает и формируется так называемый массовый вкус.
— Как говорил русский писатель Виктор Шкловский: «Трудно объяснять вкус дыни тому, кто всю жизнь жевал сапожные шнурки».
— Примерно так… Песня вовсе не легкий жанр, как порой считается. В ней главное — слово, образное, продуманное и прочувствованное, а понимание поэзии требует от человека труда, напряжения. Нынешняя публика, привыкшая порхать по верхам, к этому мало способна. Вот и получается, что сегодня властвуют простенькие мелодии с прилипчивыми припевами и простенькими словами, которые при всем желании поэзией не назовешь.
— Эра засилья попсы, иначе и не скажешь…
— Попса? Я уже слышал от русских коллег это странное и такое гадкое слово. Мы живем в мире настоящей цензуры на радио и телевидении. Во Франции, в Соединенных Штатах, в Канаде — везде в так называемом цивилизованном мире. В эфире прокручивают только песни в исполнении похожих друг на друга молодых людей, без конца участвующих во всевозможных «звездных академиях» и «фабриках талантов». Одни и те же бесцветные дилетанты с их пошлыми рефренами крутятся по всем волнам по двадцать раз в день. Остальные же певцы практически исчезли, словно они уже и не существуют. Впрочем, эти циничные псевдоакадемии прекрасно соответствуют образу нашего времени. Эпохи фастфуда и торжества денег… Песня всегда была одним из наиболее ярких отражений общества, а вот уже четверть века мы говорим об эстраде не иначе как о шоу-бизнесе. Даже поэзия сегодня превратилась в бизнес.
— Ваш единственный концерт в Москве вы начали со знаменитой песни «Дни долины», по-современному аранжированной и вошедшей в ваш новый альбом.
— Эта песня о моей погибающей Манитобе. Век назад в моей родной провинции восемьдесят процентов населения говорили по-французски. Наши предки, лесорубы и торговцы лесом, составили с индейцами удивительную нацию. А сегодня мы, метисы, оказались в собственном же доме экзотическим меньшинством. Тот язык Рабле и Гюго, которому меня обучали благородные монахи-иезуиты, практически уничтожен, выдавлен англоамериканцами. И самое страшное: нас заставляют думать и действовать по-американски — все рационализируется ради денег… Почему шестидесятые годы считаются в Канаде да и во всем западном мире золотой порой для песни? Да потому, что радиоканалы были открыты для всех певцов, и для серьезных тоже. Радиокомпании не гнались за рекламой и профитом любой ценой. На одной и той же волне можно было услышать и забойный рок, и поэзию Бориса Виана и Лео Ферре. Сегодня же все перекупают большие конгломераты радио и телевидения. Скупают их десятками, пучками, а потом унифицируют: больше половины контента изготовляется в штабе холдинга и распространяется по региональным подразделениям… О свободном творчестве мечтать не приходится.
— И как же вы, автор-исполнитель, казалось бы, некоммерческий, выживаете на этом фоне?
— Последним прибежищем для многих талантливых людей сегодня осталось радио. Точнее — редкие государственные или региональные каналы, не зависящие от прихотей рекламодателей. В Монреале я веду музыкальную радиопередачу. Она называется «Лавуа либр». Обыгрывается моя фамилия. Название позволяет жонглировать словами, его можно перевести и как «Свободный голос», и как «Открытый путь». Я ставлю моим слушателям такую музыку, которую они сегодня нигде больше не услышат. Например — Дмитрия Шостаковича, моего любимого композитора. И кроме того, читаю стихи. Не обязательно мои, нет… Правило такое: каждый раз в передаче представляю по сборнику поэзии… Считаю своим долгом делать все, чтобы максимально большее число людей почувствовали себя причастными к прекрасному. К сожалению, значительная часть современной молодежи уже не имеет в душе тех струн, которые позволяют ощущать прелесть прекрасного языка, доставшегося нам от предков. Французский язык — вот наше главное богатство, которое надо умножать и защищать.
— Как вы пишете ваши песни-поэмы? На компьютере?
— Ни за что! Кто понял жизнь, тот не спешит. Я пишу только ручкой. Двенадцать лет назад мне надо было послать письмо моему другу по обыкновенной почте, и я поймал себя на том, что не могу больше ничего наскрести от руки. Это было страшное ощущение… Теперь каждое утро я веду дневник, пишу как минимум две страницы хорошей ручкой, которую специально купил для этого. Письмо — это упражнение не только для руки, но и в первую очередь для ума. Таким образом я насыщаю мою жизнь. Дни прожитые не пропадают без следа, а остаются в памяти для меня и, возможно, для детей… Я ощущаю себя невероятно старым. Ведь меня учили чистописанию чуть ли не перьевой ручкой… Я стремлюсь продлевать время, чтобы не убыстрять ритма жизни и не терять вкуса к ней. Весной будущего года непременно приеду со всей первой, оригинальной командой «Нотр-Дам» в Москву, чтобы вновь спеть вместе с Гару и Патриком Фьори, Элен Сегара и Брюно Пельтье… Это будет камерная версия рок-оперы — без костюмов и грима. Такая версия спектакля мне больше всего нравится. Музыка будет звучать не в записи, а вживую.
Appeal to world leaders and humanity
