Жесткое кресло главы Центризбиркома
Александр Вешняков — о том, как прожить на 70 инвалютных копеек, о пьянящем воздухе свободы в Высшей партшколе, о ссылке в Москву, о блеске и нищете столичного истеблишмента, о том, что помешало вынести Борису Ельцину импичмент, а также о том, насколько жестким может быть кресло главы Центризбиркома
Справедливость торжествует в России редко, поэтому ее поиск — занятие, как правило, бесперспективное. Впрочем, в каждом правиле есть свои исключения. Александр Вешняков в течение почти десяти лет стоял во главе святая святых отечественной демократии — российского Центризбиркома. И исповедовал при этом отличную от большинства представителей власти систему ценностей. Кто-то это ценил, кто-то терпел. О том, как «белая ворона» залетела в высшие сферы отечественной политики, разговор с экс-главой ЦИК, а ныне — послом России в Латвии.
— Александр Альбертович, прошло четыре года после того, как вы покинули пост главы Центризбиркома. Не скучаете по «честным и чистым» выборам?Со временем я понял, что отставка, в конце концов, была к лучшему. Все время жить и работать в конфликтной среде — тяжелое и неблагодарное дело. Всегда хочется трудиться, когда от результата получаешь удовлетворение, когда твои прямые обязанности и условия, в которых их выполняешь, не противоречат твоим взглядам. Если противоречат, то глупо цепляться за кресло. Действительно очень хотелось, чтобы в России были честные и чистые выборы. Но, как вы догадываетесь, далеко не все от меня зависело.
— После отставки вы обещали заняться историей, в том числе своей собственной родословной. Удалось?В свое время мне рассказали историю о поморе Вешнякове из Архангельской губернии, который нашел на Соловках и продал государству гром-камень, послуживший основанием для Медного всадника в Санкт-Петербурге. Услышав это и изучив дневниковые записи моего деда Василия Васильевича, я решил заняться составлением своего генеалогического древа. В Архангельской области хорошо сохранились архивы с записями из церковных книг, которые позволили найти упоминание о моем далеком предке! Его звали Иваном Вешняковым. Родился он во времена Тишайшего Алексея Михайловича. Род оказался весьма консервативным: я появился на свет в тех же местах, где и Иван Вешняков более чем за 300 лет до меня. Предки по отцовской линии были из черносошных крестьян. Немало среди них старообрядцев. В роду были скорняки, земледельцы, рекруты, многие занимались рыбной ловлей. Что же касается версии о моем родстве с помором Вешняковым, нашедшим камень в основание памятника Петру, то документального подтверждения этому я не обнаружил. Хотя и исключать, что один помор Вешняков приходится родственником другому помору Вешнякову из тех же мест, тоже не могу.
— Выбор мореходного училища был предопределен историей рода? В детстве я мечтал стать летчиком. Но тогда пришлось бы уезжать учиться далеко от дома, что было невозможно. Отец трагически погиб, и оставить маму я не мог. Поэтому поступил после восьмилетки в Архангельское мореходное училище.
В мореходке началась муштра, напряженная учеба по освоению профессии судомеханика. Многие не выдерживали, ломались. Мне доставалось тоже тяжко, но характер помог. Я стал очень организованным человеком, который до сих пор никуда не опаздывает. Недавно в Интернете наткнулся на воспоминания своего товарища, с которым вместе учились. Он говорил, что, когда был старшиной, очень хотел придраться ко мне, но я ни разу не дал повода для репрессий. Ему же принадлежит фраза о том, что «по девчонкам я бы с Вешняковым не пошел, а в разведку — с большой охотой».
По натуре я не большой общественник. В детстве и юности был весьма стеснительным. Но вышло как у героини «Служебного романа»: меня когда-то, еще в школе, выдвинули на общественную работу и долго не могли задвинуть. На первом курсе мореходки избрали комсоргом группы, потом роты. Я даже играл в самодеятельном театре! Когда окончил мореходку, упрашивали остаться комсоргом всего училища, но я отказался и в течение шести лет работал на судах. Там же вступил в партию, надеясь, что в КПСС будет легче реализовать свои провинциальные идеалы справедливости.
— Первые впечатления о загнивающем Западе помните? Первые впечатления о Западе я получил в Латвии в 1970 году. Конечно, она уже 30 лет была советской, но считалась почти заграницей. После третьего курса меня и еще пятерых курсантов направили на практику в Латвийское морское пароходство. Первый капиталистический порт, в котором я побывал, — канадский Галифакс. Стояли там мы не больше суток. Конечно, сильное впечатление произвели магазины, но главное — организованность в работе порта. Я еще тогда подумал: когда же мы в СССР доживем до таких порядков?
Мои морские «круизы» продолжались до 1978 года. К этому времени я женился, родилась дочь. И я встал перед выбором: или меня окончательно засосет морская романтика, или надо сходить на берег. Земное начало победило. Жить постоянно в разлуке с семьей не для меня. Когда в 1979 году мне предложили стать замсекретаря комитета ВЛКСМ Северного морского пароходства, долго не раздумывал. Впрочем, и особой радости от этой работы не испытал. Слишком много формализма и демагогии.
Моряков рассматривали как полпредов СССР за границей. Значит, они должны были быть не просто идеологически выдержанными товарищами, но и всячески пропагандировать преимущества советского образа жизни. Наш отдел получал агитинформацию в АПН — иллюстрированные журналы типа «Советский Союз», «Молодежь — жизнь и проблемы», книги, документальные фильмы. В портах иностранных государств моряки раздавали эту литературу всем проявляющим интерес к нашей стране. Понятно, что было определенное взаимодействие нашего отдела и с КГБ — а кого они не курировали в те времена? — но все же мы занимались чистой информационно-пропагандистской деятельностью и с чекистами практически не соприкасались.
— «Туда», скажем так, духовные ценности везли, а обратно?Обратно везли дефицит: колготки, электронные часы и мохер — по норме не более килограмма на одного моряка. Конечно, мечтой любого морехода была иномарка. Помню, в порту Калининграда на заборе, за которым ожидали растаможки подержанные немецкие машины, было крупно написано каким-то весельчаком: «Отходы капитализма — передовикам социализма». Дело в том, что наличие у советского моряка 200—300 долларов было недостаточным основанием для покупки машины. Требовалось еще получить высокое звание передовика производства в пароходстве. Теоретически моряк мог заработать на машину за пару-тройку лет. Лично мне как механику начисляли в загранрейсах что-то около 70 инвалютных копеек в сутки. Плаваешь полгода — получаешь солидные деньги!
— В общем, к перестройке вы были полностью готовы…Перестройку я встретил в должности секретаря парткома Северного речного пароходства, а в 1986 году еще и поступил на заочное отделение Высшей партийной школы, которую окончил, будучи уже секретарем Архангельского горкома партии по идеологии. Ленинградская ВПШ отличалась от подобных заведений в стране передовыми взглядами преподавателей. Располагалась школа в Таврическом дворце, где сохранилась великолепная библиотека дореволюционной Госдумы. Мы зачитывались публикациями прежде секретных материалов ЦК КПСС и Коминтерна, слушали интереснейшие лекции по истории партии, международного рабочего движения, проблемных отношений КПСС с коммунистическими партиями других стран. В этих аудиториях говорили всегда больше, чем по телевизору. Потом всех секретарей крупных горкомов партии по идеологии собрали на три недели в Москве в Академии общественных наук при ЦК КПСС. Перед нами выступали ближайшие соратники Горбачева — Анатолий Лукьянов и Александр Яковлев, и я отчетливо понял, что события в Москве развиваются намного быстрее, чем в провинции. В результате остатки идеологической зашоренности испарялись на глазах, и многие из нас почувствовали себя в роли профессора Плейшнера, вкусившего в Берне пьянящий воздух свободы, который со мной, к счастью, не сыграл злую шутку.
В 1989 году в стране, а значит, и в Архангельске были объявлены первые альтернативные выборы народных депутатов СССР. Секретарь горкома партии по идеологии автоматически становился секретарем окружной избирательной комиссии, так что мой стаж арбитра на выборах можно смело отсчитывать с этого периода. Я сразу заявил, что комиссия будет руководствоваться принципами открытости и гласности, и с тех пор, занимаясь организацией выборов, это правило не менял. В округе было два кандидата с неплохими шансами на победу. Обком поддерживал молодого рабочего Михаила Кондакова, а от демократов шел архитектор Юрий Барашков. Вместо того чтобы «по рекомендации свыше» топить Барашкова, я предложил провести собрание, на котором утверждались кандидаты в депутаты, с прямой трансляцией по областному телевидению, а для кандидатов затем организовать теледебаты. Победил на выборах Барашков.
Первый секретарь обкома Петр Максимович Телепнев, понимая, что шансов на избрание в городе у него нет, выдвинулся по сельскому округу. Избиратели начали интересоваться, будут ли дебаты с его участием. На каком-то этапе он согласился. Программа с дебатами была поставлена в эфирную сетку, но в последний момент Телепнев от эфира отказался и выборы проиграл.
На пленуме обкома мне устроили разнос, объясняя, неразумному, что я заигрался со свободой и вообще мало что понимаю в большой политике. Тогда с группой несогласных мы решили опубликовать открытое письмо, в котором предложили Телепневу покинуть пост по собственному желанию. Нас оставили в покое, а через некоторое время Телепнев написал заявление «по собственному».
Эта история не прошла незамеченной, и к выборам народных депутатов РСФСР в 1990 году я уже был довольно известным человеком в области. Когда объявили выборы в российский парламент, обком меня, естественно, не поддержал — у них был другой кандидат, но зато меня выдвинули в кандидаты Северное морское пароходство, Архангельское мореходное училище и еще 12 рабочих коллективов. Так и оказался в Москве по результатам волеизъявления народа.
Прекрасно помню свои первые ощущения. Жуткое разочарование! Нам в провинции казалось, что здесь, в Москве, сидят люди семи пядей во лбу. Советские вожди тоже были не против, чтобы их считали наместниками Бога на земле, но при ближайшем рассмотрении наместников становилось неловко за Всевышнего. Постоянно сталкивался с интригами, алогичными решениями и растерянностью руководителей.
— Как обустраивались в столице? Сначала депутаты жили в гостинице «Россия». У меня был номер недалеко от буфета, из которого открывался шикарный вид на Кремль. Но на этом шикарная жизнь кончалась. В буфетах были проблемы с продуктами, а карточки москвича у нас не было. После того как меня избрали в руководящий состав парламента, поселили в небольшом однокомнатном номере гостиницы ЦК КПСС «Арбат» в Плотниковом переулке. Потом было принято решение вселить в депутатский дом на улице Королева около «Останкино», и я получил там на семью из четырех человек трехкомнатную квартиру.
Как только приехал в Москву, меня включили в состав группы, которая занималась подготовкой I съезда. Там впервые познакомился с будущим главой администрации президента Сергеем Филатовым, который оказался у меня в подчиненных. Был на заседаниях различных групп, в том числе «Демократической России». На съезде мы долго избирали председателя Верховного Совета, и я тогда был безусловным сторонником Бориса Ельцина, который на фоне других претендентов выглядел просто великолепно. Потом Борис Николаевич пригласил меня на беседу и предложил пост заместителя председателя одной из палат — Совета Республики.
Решение написать в феврале 1991 года так называемое письмо шести (помимо меня его подписали в том числе и заместители Бориса Ельцина Светлана Горячева и Борис Исаев) вызревало несколько месяцев. Многие из нас видели, что в стране нездоровая конкуренция между руководством СССР и России. Мы понимали, что надо принимать непопулярные экономические меры по отпуску цен, по запуску рыночных механизмов, надо модифицировать, а не разрушать союзное государство. Эти меры активно обсуждались в нашем Верховном Совете. Борис Николаевич с ними соглашался, а потом в какой-то момент решил от радикальных мер в экономике отказаться, свалив всю ответственность за их проведение на союзную власть. Не скрывалось, что на этом российское руководство сможет заработать определенные политические дивиденды, а союзное — будет окончательно дискредитировано и выкинуто из политики. Когда мы поняли, что начинается элементарная борьба за власть, в результате которой может быть разрушена страна, мы решили об этом заявить публично. При этом хочу сказать, что неоднократно предпринимали попытки разрешить эту ситуацию в тиши кабинетов. Но все наши стремления убедить Ельцина перестать раскачивать лодку, начать искать компромиссы с Горбачевым и Верховным Советом СССР ни к чему не привели.
Мы избрали председателя Верховного Совета с соблюдением всех демократических процедур — и вдруг видим, что наш председатель ведет себя в привычной для него манере первого секретаря обкома. Суть нашего заявления состояла в предложении о безотлагательном созыве внеочередного Съезда народных депутатов РСФСР с повесткой дня: отчет о деятельности председателя Верховного Совета Бориса Ельцина.
— Многие восприняли это как первую попытку импичмента…Мы отлично понимали, что в отставку он не пойдет, имея огромную популярность в народе и массу сторонников в Верховном Совете. Мы хотели просто его отрезвить. Некоторые полагают, что наше письмо — это такая хитрая комбинация КПСС. Тем более Ельцин, когда зачитывалось письмо, на заседании отсутствовал. Ответственно заявляю: для фракции коммунистов наш поступок был приятной, но полной неожиданностью. А наша попытка, как вы говорите, «импичмента» закончилась провалом. Ситуация на дворе революционная. Все руководствуются лозунгом: «Кто не с нами, тот против нас». Борис Николаевич тут же окрестил нас врагами, которые нанесли удар ему в спину.
Кстати, члены президиума — руководители комиссий палат и комитетов Верховного Совета РСФСР, которые поддерживали Ельцина в то время, тут же написали свое письмо. В нем они осудили нашу конфронтационную группу и «стоящие за ними политические структуры». Нам приписали, что мы работаем на раскол и блокирование работы Верховного Совета РСФСР. Под этим письмом есть подпись и Руцкого, и Хасбулатова. Хотя нас Руслан Имранович в частном разговоре снисходительно воспитывал: «Против Ельцина надо действовать тоньше и умнее, чего же вы полезли поперед батьки в пекло?» Мы действовали тогда как идеалисты-провинциалы. Я совершенно не жалею о том поступке.
— Вы получили медаль «Защитнику свободной России» только в августе 1997 года. Почему так долго награда искала героя?Я был в опале, работал депутатом в комиссии Верховного Совета по транспорту, и кто-то посчитал, что недостоин награды. Между тем ГКЧП я сразу не принял и написал заявление о выходе из КПСС. Я счел, что после того, как партия фактически поддержала ГКЧП, шансов на демократическое обновление и реформирование у нее нет. Заявление ГКЧП застало меня в Архангельске. Я был в отпуске. Буквально накануне закончил чинить фундамент дедовского столетнего дома, и, как потом шутил, стоило мне укрепить собственный фундамент, как зашатались устои всего государства. После заявления ГКЧП стал обзванивать местных коллег, звонил в Москву. Встретился с народным депутатом СССР от Архангельской области Виктором Губиным, с которым провели ряд встреч с местным руководством, включая КГБ, чтобы уговорить их не делать резких движений в области. Сразу после этого мы решили вылетать в Москву. Была угроза, что нас могут не выпустить, но мы довольно спокойно покинули Архангельск и утром 20 августа были в Москве. Участвовал во всех заседаниях Верховного Совета. Позднее голосовал за ратификацию Беловежских соглашений. Прекрасно помню, что сомневался, правильно ли поступаю, но и теперь считаю, что в той обстановке поступить иначе не смог бы. После ГКЧП маятник истории столь резко качнулся в другую сторону, что сил остановить его ни у кого не было. В то же время, как и многие, надеялся, что СНГ не будет пустой формальностью.
— Какую позицию вы занимали во время политического кризиса 1993 года? В тех событиях я оказался в роли миротворца. Вместе с Григорием Явлинским, Валерием Зорькиным и рядом других политических деятелей участвовал в поисках выхода из конфликта. Очевидно, что и та и другая сторона по ряду позиций была неправа. Мы предлагали нулевой вариант: досрочные выборы парламента и президента. На каком-то этапе в переговорах почти удалось склонить к компромиссу Александра Руцкого, но потом произошла резкая радикализация настроений. Кремль начал жесткие действия по блокаде Белого дома, которые привели парламентских сидельцев в неадекватное состояние.
Когда я за два-три дня до вооруженного конфликта последний раз посетил Белый дом, то почувствовал, что дипломатические усилия вряд ли увенчаются успехом.
Люди были взвинчены и не хотели ничего слышать о мире. Руцкой нас не принял. Каждая сторона готовилась встречать победу. Хорошо помню, когда началась стрельба около «Останкино» (в это время я был в здании Конституционного суда), я звонил домой жене и просил уложить детей на пол. Окна выходили как раз на телецентр. К сожалению, противостояние закончилось жуткой трагедией. Я испытал в те дни настоящий шок.
Будучи уже секретарем Центризбиркома, я не был посвящен в эти планы. Но то, что над Думой тучи ходят хмуро, конечно, знал. Когда по инициативе КПРФ Госдума приняла решение об отмене постановления Верховного Совета РСФСР 1991 года «О денонсации Договора об образовании СССР», в Кремле это восприняли как попытку ликвидации российской государственности. Ельцин готовил неконституционный разгон Думы. Хорошо известна роль министра внутренних дел Анатолия Куликова и генпрокурора Юрия Скуратова в устранении этой угрозы. Я был в кабинете у Егора Семеновича Строева вскоре после его весьма непростого разговора с Борисом Николаевичем. Меня Егор Семенович заверил, что дело до крайностей не дойдет и второго расстрела парламента не допустят. Позицию в том конфликте Строева трудно переоценить. Если строптивого министра внутренних дел еще можно было отстранить указом, то обойти спикера верхней палаты парламента весьма трудно. Так и получилось.
— Как вы, давнишний оппонент Ельцина, смогли стать главой Центризбиркома?К 1999 году я уже больше четырех лет работал секретарем ЦИК. Членом комиссии стал в числе пятерки, назначаемой Госдумой. Действующий тогда председатель Александр Иванченко по многим кандидатам в новый состав ЦИК, согласованным в администрации президента, не получил поддержки в Госдуме и Совете Федерации, и в этой ситуации Кремль отказался включить его в свой список. В самой комиссии сложилось мнение, что пост председателя следует предложить мне, после чего началась почти детективная история. Мне казалось, что советские приемы аппаратной борьбы давно забыты, но выяснилось, что они цвели пышным цветом.
Кремлю на пост главы ЦИК нужен был абсолютно лояльный, управляемый на сто процентов человек. Таковым я не мог быть по определению. Администрация президента начала со мной консультации, намекая, что я их не устраиваю. Спросили, кто бы мог быть зампредседателя. Я назвал, предварительно поговорив с ним, Валентина Власова. Полпред президента в Чеченской Республике. Юрист. Мой земляк. Разговор на этом закончился, а через какое-то время я узнаю, что Власов назначен членом ЦИК по президентской квоте и теперь претендует на место председателя, а я в лучшем случае становлюсь его заместителем. Встретился с Власовым. Тот объяснил, что это решила Татьяна Дьяченко, и он согласился. Предупредил Власова, что уступать ему не собираюсь, считаю себя более подготовленным к работе главы комиссии и в конечном итоге все решит тайное голосование членов ЦИК.
После этого меня и моих сторонников в комиссии начали обрабатывать на Старой площади — замглавы администрации Олег Сысуев и начальник территориального управления президента Сергей Самойлов. Мне ставились ультиматумы, обещали войну. Впрочем, с компроматом на меня у моих противников всегда было туго, и в этом плане я был спокоен. В рамках военных действий в администрацию вызвали тяжелую артиллерию — бывшего главу ЦИК Николая Рябова. Прямо из Праги, где он был тогда послом. Его пригласили с целью повлиять на мое поведение и поведение моих коллег, но неожиданно снаряд полетел не в ту сторону: Рябов стал агитировать за меня.
В день выборов председателя меня в очередной раз пригласил Сысуев и вновь мне предложил снять свою кандидатуру и выдвинуть Власова в председатели ЦИК. Я возмутился и сказал, что если администрация и дальше будет выкручивать руки мне и моим сторонникам, то у Власова не будет шансов стать не только председателем, но и заместителем. После этого, знаю, был разговор Сысуева с Власовым. В итоге я был единогласно избран председателем, а Власов стал моим замом. Так что при всех старых партийных методах решения кадровых вопросов с помощью выкручивания рук при Борисе Ельцине существовали механизмы, которые позволяли действовать и демократическим процедурам.
Уже в начале апреля 1999 года прошла моя встреча с Борисом Николаевичем. Он меня поздравил с избранием, я подробно ему рассказал, как представляю свою работу на посту главы Центризбиркома. С учетом того, что Ельцин был не в восторге от моей кандидатуры, я решил ему сказать, что, несмотря на непростые эпизоды в наших отношениях, он должен понимать, что я всегда руководствовался демократическими принципами. Ельцин бросил мне фразу: «Я все знаю». При этом истины ради надо сказать, что Ельцин не был мстительным и злопамятным. Если бы было иначе, думаю, он нашел бы способ меня игнорировать и передоверил общение главе своей администрации. Кроме того, мне известно, что некоторые советники рекомендовали ему со мной не ссориться, с учетом того, что непреодолимых разногласий у нас не было и работали мы по большому счету на достижение одной цели — построение сильной демократической России.
Во время этой встречи я также рассказал ему о подготовленных в ЦИК поправках в выборное законодательство, предусматривающих публикацию деклараций кандидатов о доходах и имуществе, а также жесткий механизм проверки этих данных. Борис Николаевич нас поддержал.
Кстати, после ухода первого президента в отставку со стороны «Единой России» были попытки отменить публикацию деклараций, но Владимир Путин нас поддержал, а теперь предлагает еще и публиковать сведения о расходах чиновников и кандидатов на выборные должности. Очень правильный шаг.
Александр Вешняков — о том, как Жириновского снимали с выборов, а КПРФ отделалась легким испугом, как готовилась досрочная отставка Бориса Ельцина, о дискуссиях с Владимиром Путиным, а также о том, как Юрий Лужков оказалсяв Латвии персоной нон грата
Журнал Итоги
