История в людях: Герой капиталистического труда
Александр Шохин — о семибанкирщине и ее могильщиках, об искусстве уходить и науке возвращаться, о том, чем можно обидеть Примакова и как правильно отказать Черномырдину, а также про то, как оказался фигурантом в деле об убийстве Отари Квантришвили
— Нынешние акулы капитализма по масштабу личностей сопоставимы с теми, кто начинал в 90-е?
— Разве в верхней части российского списка Forbes появилось много новых имен?
— Ну как? Семибанкирщину, верхушку айсберга, разметало конкретно. Один сидит, другие за кордоном попрятались, таскают друг дружку по лондонским судам, стараясь на горячо любимой Родине лишний раз не отсвечивать. На плаву единицы.
— Не пережили нулевые годы те, кто, собственно, и был в прямом смысле слова олигархом. В какой-то момент отдельным предпринимателям показалось мало сознавать себя крупными магнатами, они пожелали, обладая мощным медийным ресурсом, активно играть в политику, дергать власть за ниточки, лоббировать свои интересы, влиять на деятельность президента и парламента, продвигать нужных людей в различные госструктуры… Так не могло продолжаться вечно. Помню, как в середине июня 98-го в доме приемов «ЛогоВАЗа» на Новокузнецкой улице Березовский собрал олигархат и пригласил Чубайса, Федорова, меня. За столом — Ходорковский, Гусинский, Смоленский, прочие, как сказали бы сейчас, «форбсы». Сидели и решали, кого назначать спецпредставителем президента по связям с международными финорганизациями в ранге вице-премьера. Схема была следующая: требовался человек с опытом переговоров с МФО. Выбор из четверых — Гайдар, Чубайс, Федоров и Шохин. Решение необходимо принять немедленно. Ельцин сразу же подпишет указ, и новый назначенец без промедления начнет выбивать из МВФ кредит в пятнадцать миллиардов (не меньше!) долларов. Кандидатуру Гайдара практически не обсуждали — чересчур одиозен для Думы. Чубайс уклонился: его только что назначили в РАО «ЕЭС», надо вникать. Федоров заступил в мае на пост налогового министра, резво взялся за повышение собираемости налогов. Дескать, пусть продолжает. Остался Шохин. Я сказал, что прежде, чем дать согласие, хотел бы определиться с позицией: что лучше — просить кредит у МВФ или ослабить рубль, расширив валютный коридор. Мне отвечают: тут и думать нечего, надо брать деньги у Запада незамедлительно. После этого в тему вернулся Чубайс: «Если сомневаешься, готов занять позицию». Буквально назавтра (кстати, накануне был день его рождения) Анатолий в статусе зампреда правительства — ранга первых вице в кабинете Кириенко не было — принялся вытряхивать кредиты…
Дурную службу олигархам, как ни странно, сослужили президентские выборы 1996 года, когда они поверили в свое всесилие. Пацанов, что называется, понесло… Я был свидетелем, как эта каша заваривалась в конце января 96-го в Давосе. Крупнейшие бизнес-иерархи приняли решение поддержать кандидатуру Ельцина, попутно отказав в доверии Явлинскому на том основании, что Григорий не потянет против Зюганова. Помню, как в кулуарах Давоса сетовал Березовский: «Зачем Гриша выступает на английском? Ему надо обращаться к России, а не пытаться понравиться западной аудитории!» Зюганов даже на чужой площадке исполнял роль народного трибуна и явно переиграл оппонента-аналитика. Чувствовалось: состязаются представители не то что разных весовых категорий, а видов спорта — шахматист и штангист. В качестве серьезного кандидата от власти мог рассматриваться Черномырдин, но против него играла компания Коржакова — Барсукова — Сосковца. Те готовились свалить Виктора Степановича, посадить в премьерское кресло своего человека (легко догадаться, кого), который и должен был спустя короткое время сменить болеющего и слабеющего Ельцина на посту президента. Но малину испортил Чубайс, вынесший конфликт внутри президентской команды наружу, Борису Николаевичу пришлось срочно принимать решение, убирать отбившегося от рук телохранителя с сотоварищами… Впрочем, эта история хорошо известна, нет смысла заново подробно ее пересказывать.
— А вы на линии огня оказывались, Александр Николаевич?
— Неоднократно. Меня часто «снимали» с работы. Одним из первых — Гусинский. От синхронистов-переводчиков ему стало известно, будто бы я, находясь вместе с Ельциным в Брюсселе, оптом сдал российские банки на милость иностранному капиталу, открыв тому границу нашей страны. А было ровно наоборот. В рамках переговоров по Соглашению о партнерстве и сотрудничестве с Евросоюзом мы настаивали на защите внутреннего финансового рынка, ограничивая присутствие иностранных банков в России. Спорили долго и горячо! И не только по этому вопросу. В результате мы отказались в 1993 году подписывать итоговый документ с ЕС, все случилось лишь летом 94-го. За этот срок многое удалось утрясти, сбалансировать. Тем не менее Гусинскому доложили, что Шохин льет воду на чужую мельницу. Владимир Александрович предпринял титанические усилия, чтобы убрать меня из правительства. Он даже не считал нужным скрывать свои намерения, открыто говорил о планах ближнему кругу…
Коржаков тоже требовал крови. Много нервов мне попортило противостояние с его группой, связанное с пресловутой фирмой Noga. С ее президентом господином Гаоном я начал выяснять отношения как курировавший это направление зам Черномырдина. На мои вполне резонные требования предъявить документальные доказательства задолженности России Гаон через Сосковца и Коржакова выходил на Ельцина, и Борис Николаевич писал жесткие резолюции, требуя от ЧВС разобраться с непокорным подчиненным, а в случае невыполнения поручения президента отстранить того от работы. Мол, благородный иностранец в 91-м году накормил Россию, можно сказать, спас от голода, а Шохин теперь не хочет платить по счетам. Я считал, что закон на нашей стороне, это подтвердили и суды. Из семисот миллионов долларов, заявленных Гаоном, мы проиграли лишь пятьдесят миллионов. Да и эту сумму не сумели отсудить исключительно по вине авторов соглашения с хитроумным швейцарским гражданином. По сути, мы заплатили небольшие штрафные санкции, а остальное удалось отстоять к вящему неудовольствию Коржакова и иже с ним. Они ведь хотели, чтобы Гаону без судебных слушаний ушли семьсот миллионов. Хотя, наверное, все же намного меньше — с учетом отката… Отбиваться приходилось нам вдвоем с Олегом Давыдовым, покойным ныне министром внешних экономических связей. Мы убедили Черномырдина не выпускать уже подписанное им мировое соглашение с Гаоном. Выудили бумагу из канцелярии, на ней не успели поставить исходящий номер, без которого документ не имел юридической силы. Тем не менее наши оппоненты предоставили главе Noga это распоряжение, и потом он размахивал им в стокгольмском суде в качестве аргумента, что российское правительство готово было признать законность его претензий. Неприятная история, с душком…
Коржаков в «мемуарах» пишет, что действительно добивался моей отставки, ибо я, будучи агентом влияния Всемирного банка и МВФ, продавил решение об отмене режима спецэкспортеров, чем нанес урон российской экономике в целом и экспорту нефти и нефтепродуктов в частности. В действительности это была абсолютно коррупционная схема, поскольку статус поставщика могла получить любая шарашкина контора, после этого быстренько превращавшаяся в олигархическую структуру. Самым крупным экспортером тогда неожиданно оказалась компания «Балкар-Трейдинг», зарегистрированная в Балашихе и изначально занимавшаяся торговлей подержанными иномарками. Ну не чудеса ли? Мы предусмотрели механизм, позволявший производителям нефти экспортировать ее пропорционально объемам добычи без всяких посредников, чем выбили пласт прилипал, которые считали себя серьезными бизнесменами и вдруг лишились стабильного заработка. Кому такое понравится? Естественно, люди напряглись, постарались задействовать доступные им механизмы…
Снимал меня с работы и Билл Клинтон со Строубом Тэлботтом. Им не нравилось, что я активно защищаю сделку с Индией по ракетным разгонным блокам. Перед саммитом G7 летом 93-го года Борис Николаевич пообещал американскому коллеге отстранить меня от участия в переговорах по космосу с делегацией США. И отстранил…
Много чего можно вспомнить! Благодаря «независимым» журналистским расследованиям я неожиданно оказался заказчиком и чуть ли не исполнителем убийства Отари Квантришвили. Не думаю, что подобный бред мог родиться у кого-то в голове спонтанно, без предварительного заказа. Якобы я собирался поставить под свой контроль потоки денег, идущие через Национальный фонд спорта. Тот имел таможенные и прочие послабления при ввозе в страну табака и алкоголя. С какого, спрашивается, перепуга я полез бы в такую историю? Но нашелся молодой человек по имени Ваня, вроде бы готовый рассказать компрометирующие меня факты. Якобы он где-то пересекался с моим покойным братом, а потом еще с кем-то… Правда, свидетельствовать в суде этот мальчик не мог, о чем представил соответствующую справку. Даже сейчас в пересказе это выглядит предельно нелепо, тем не менее грязный слух был запущен. Напрямую меня никто не обвинял, лишь смутные намеки гуляли: то ли он шубу украл, то ли у него… Видимо, ставилась задача любой ценой замарать имя, а ничего более убедительного нарыть не удалось, хотя к сбору компромата подключили специалистов из Академии ФСБ, подконтрольной Коржакову (он писал об этом). В итоге я был вынужден обратиться в суд с иском о защите чести и достоинства. Мои интересы представлял адвокат Генри Резник. Уже после всех разбирательств Артем Боровик (публикация случилась в его альманахе «Совершенно секретно») извинялся, объяснял, что ничего не знал о готовящейся статье — его не было в стране, когда номер подписывался в печать… Потом я даже случайно познакомился со вдовой Квантришвили. У нее был парикмахерский салон на Рублевке, и я ходил туда стричься, еще не зная, кто его держит. Меня устраивало месторасположение, я жил тогда на казенной даче в Жуковке. Когда нас представили друг другу, я прямо спросил, верит ли женщина написанному в газете. Она коротко ответила, что кому надо, все всё знают. Помню, я пошутил: «Задаю вопрос, поскольку в руках у ваших девушек ножницы…» Элисо Квантришвили рассмеялась: «Стригитесь, не беспокойтесь! И на дураков не обращайте внимания». Так что и с помощью мифического «убийства» отправить меня в отставку не получилось.
Зато сам я дважды подавал прошение на имя президента. Это к теме нашего предыдущего разговора, что Шохин держался за место… Ушел из правительства я, кстати, в тот же день, что и пришел. 6 ноября 91-го Борис Ельцин издал указ о моем назначении вице-премьером, а ровно через три года он же подписал мое заявление об отставке…
— Повод?
— В какой-то момент я почувствовал себя одиноким волком. Из старой команды, с которой начинал, почти никого не осталось. Меня и раньше «забывали» включить в новый состав правительства, не раз пытались оставить за бортом при очередном его реформировании. Уже рассказывал, что Гайдар с Чубайсом не сильно хотели видеть меня на ключевых постах, но все же мы были единомышленниками по крови. Плюс Черномырдин понимал, что в его ближний круг должны входить независимые, не вовлеченные в систему клановых или семейных интересов профессионалы, чтобы прицел, как говорится, не сбился. Фактически у меня никогда не было групп поддержки в бизнесе и властных структурах, я не старался их сформировать. Возможно, это и предопределило мое политическое долгожительство. Я был равноудален от всех, никто и ничто не мешало реализовывать государственный интерес, как его понимал. Снимать же с должности меня начали уже весной 92‑го года. Более четырехсот депутатов тогда подписались под письмом к президенту. Смысл обращения был прост: реформы хорошие, последствия плохие. Я ведь отвечал за социальный блок, приходилось и на Горбатый мост к недовольным шахтерам выходить, и с профсоюзами переговоры вести… Перед VI съездом встретился с Ельциным и сказал: «Если решите сдать депутатам меня или кого-то из правительства, постарайтесь получить взамен какую-нибудь компенсацию. Нельзя просто так жертвовать членами команды…» Возвращаюсь из Кремля, звонит Бурбулис: «Что ты наговорил президенту?! Он рассказал, будто приходил Шохин, грозил пальцем, мол, сдать хотите? Не советую!» Не знаю, какие нотки уловил в моих словах Борис Николаевич, но тогда на съезде он нас отстоял. Однако к 94-му все стало иначе. В правительство пришли новые люди — со своими интересами, командами, сферами влияния. Пока видел смысл в том, чтобы продолжать работу в Белом доме, терпел, хотя меня потихоньку и оттирали от процесса принятия ключевых решений. Но когда возникла серьезная развилка, решил уйти, а не занимать «теплое» место. Как зампред правительства формально я курировал финансово-экономический блок, но при этом не имел реальных рычагов влияния на Минфин и Центробанк. Это была компетенция премьера и президента. И когда после «черного вторника» в октябре 94-го года на президиуме пр
авительства я схлопотал выговор за плохую координацию деятельности двух названных выше ведомств, то сказал: «Принимаю претензии, но для исправления ситуации мне понадобятся соответствующие полномочия. Для начала прошу согласовать со мной кандидатуру будущего министра финансов, чье место вакантно». Никто не возразил. Выхожу из зала заседаний и попадаю в кольцо журналистов, которые просят прокомментировать назначение главы Минфина. А мне еще имя его неизвестно. Спрашиваю: «Кто?» Отвечают: «Владимир Пансков. Как к нему относитесь?» Говорю: «Персону обсуждать не буду, но только что мы условились об определенных правилах». Рассказываю прессе о выговоре и обещанных полномочиях. Утверждение нового министра (Пансков это или кто-то иной) — нарушение уговора. И добавляю: «Придется мне подать в отставку». Иду к ЧВС с прошением. Он сидит насупленный: «Что наделал?! Тебя хотели снять вместе с Дубининым и Геращенко, я спас, отстоял, столько сил положил, а ты…» Объясняю: «Не хочу, Виктор Степанович, превращаться в мальчика для битья, а после подписанного за моей спиной указа назад дороги нет. Хоть бы дали поговорить с Пансковым до утверждения, из политеса соблюли бы субординацию, чтобы человек понял, что и я для него босс, а так сразу продемонстрировали министру, кто в доме хозяин… Как теперь выстраивать отношения в «курируемом» блоке? Подчиненные имеют полное право ходить мимо, не замечая меня…»
Поразительно, но в 98-м году история повторилась практически один в один! Словно Примаков прочел стенограмму нашего разговора с Черномырдиным. Полное дежавю! Будучи лидером фракции, я выступаю в Думе и говорю, что ответственные за дефолт должны покинуть посты, поскольку несут персональную ответственность за случившееся, и для восстановления доверия к власти со стороны населения нужны новые люди, новое правительство. Спускаюсь с трибуны, и Евгений Максимович прямо в зале заседаний предлагает мне пост первого вице-премьера по социальным вопросам. Благодарю и отвечаю, что уже был в этом качестве… Примаков лишь руками всплеснул: «Что же вы все отказываетесь?» Оказывается, несколькими минутами ранее у него состоялся аналогичный разговор с Явлинским, и Григорий отклонил предложение с похожей мотивацией… Через пару дней раздается телефонный звонок от ЧВС: «Тебя сейчас соединят с Евгением Максимовичем. Будет звать в свой кабинет. Не торопись с ответом. Встреться, послушай, а потом примешь решение…» Приезжаю к Примакову, и он снова говорит, что видит меня первым замом по социалке. Объясняю: спасибо, но в 92-м я получал по голове за последствия реформ, а сейчас, значит, будут бить уже за последствия дефолта? А кто курирует финансово-экономический блок? Маслюков. Боюсь, у меня могут возникнуть с ним разногласия по посткризисной программе. Евгений Максимович ответил, что они оба были кандидатами в члены Политбюро ЦК КПСС, и он доверяет Юрию Дмитриевичу… Я посоветовал взять на социальный блок кого-нибудь из губернаторов или женщину. Обе мои идеи прошли: Матвиенко поставили на социалку, а Густова назначили первым вице по региональной политике и СНГ. Мне же Примаков, выдержав паузу, сказал: «А вице-премьером по финансово-экономическому блоку пойдете? Правда, место первого не предлагаю, оно занято». Я говорю: «Это интересно, но надо все обсудить с участием Юрия Дмитриевича. Как поделим сферы полномочий, разграничим обязанности… Вот, к примеру, Минфин за кем?» Евгений Максимович отвечает: «За вами. Как и переговоры с МВФ, Всемирным банком». Словом, стали уточнять детали, нашли некий консенсус. Вместе с Примаковым иду к президенту. Ельцин под телекамеры произносит: «Вот Александр Шохин, опытный профессионал. Ему поручено отвечать за всю экономику в новом кабинете». Сижу и думаю: «Может, под сурдинку удастся расширить круг полномочий?» Но Примаков сразу вносит коррективы: «Если не возражаете, Борис Николаевич, мы с Александром Николаевичем нюансы обсудим отдельно, а потом вам доложим».
Ельцин соглашается. Дефолт и то, что Дума завалила Черномырдина, были для него мощным стрессом. Фактически он проиграл битву за правительство, находился из-за этого в психологическом ступоре и не вникал в частности типа назначений вице-премьеров и министров. Ключевым оказался момент, когда он не рискнул в третий раз подряд выставить кандидатуру ЧВС и пойти на жесткий конфликт с депутатами. Раньше всегда шел до конца, а тут остановился, согласившись на компромисс. Примаков решил, что возьмет в кабинет по представителю от каждой думской партии — а то и по два! — и сформирует правительство народного доверия. Правда, меня Евгений Максимович предупредил: «Не вздумайте в Минфин рекомендовать Задорнова. Знаю, вы приятели, но после дефолта у него нет морального права оставаться министром». Я согласился с такой позицией, тем более что ранее уже озвучивал ее с трибуны Думы. Правда, предложил Михаила на пост министра без портфеля: кто-то же из старожилов правительства должен в парламенте отстаивать бюджет. Примаков обещал подумать. В общем, обсуждаем варианты. Встретился с Лившицем, на которого советовал обратить внимание Ельцин. Тот говорит: «Хочу быть вице-премьером». Отвечаю: «Саша, извини, претендуешь на мою должность». Лившиц настаивает: «На меньшее не согласен». Я посоветовал сходить к Примакову: может, он что-то придумает? Но и Евгений Максимович ничего нового ему не сказал… Кстати, у многих из тех, кто пришел в политику в начале 90-х, до сих пор уязвлено самолюбие. Люди на полном серьезе считали тогда и продолжают думать теперь, что могли бы стать президентами, премьер-министрами, спикерами парламента… Наверное, в этом смысле я редкое исключение, поскольку никогда не претендовал на первые роли, понимая, что не вполне подхожу для них. Мало быть профессиональным и умным, надо обладать другими качествами — той же харизмой, способностью не обращать внимания на усталость… Но возвращаемся в сентябрь 98-го. Проходит неделя, и вдруг из выпуска новостей узнаю: министром финансов назначен… Михаил Задорнов. Звоню по прямому телефону премьеру: «Это правда?» Ну да, отвечает Евгений Максимович, все равно ведь достойных претендентов вы не нашли… До боли знакомая по 94-му году ситуация. И выход тот же: заявление об отставке. Задорнов, кстати, до сих пор на меня обижается, поскольку получилось, будто Примаков его выдвигал, а Шохин возражал… Когда я твердо сказал Евгению Максимовичу, что ухожу, он предлагал компенсации: переподчинить мне Мингосимущество и службу по банкротству, назначить туда кого захочу. Пришлось объяснять, что с моей стороны торг неуместен… Так и вышло, что в кабинете Примакова я проработал две недели, не захотев быть сбоку бантиком. Потом Евгений Максимович написал в своей книге, будто Шохин не поверил в возможности нового правительства и покинул его. Пришлось напомнить, что за статусом я не гнался, отказался от поста первого вице, в какой-то момент даже готов был стать рядовым министром финансов без каких-либо приставок… Но что теперь об этом говорить? Дело прошлое…
— Тогда, в сентябре 98‑го, вы вернулись на старое место в Думу?
— Ну да, я ведь оставался еще руководителем фракции «НДР». Нужно было готовиться к следующим выборам. С ЧВС в качестве лидера после фактически двух его отставок за год наши шансы на попадание в парламент выглядели проблематично. Возникла идея поставить первым номером избирательного списка «НДР» Михалкова, который в предыдущей кампании шел вторым следом за Виктором Степановичем. Звоню, обрисовываю ситуацию. Никита Сергеевич отвечает: «Интересная идея! Но давай пока так: ты со мной не разговаривал, ничего не предлагал. Займись этим под свою ответственность, а я потом подключусь». Я опубликовал в «Известиях» статейку о необходимости обновления и среди возможных новых лидеров предвыборного списка упомянул Михалкова. Собирается фракция, и обиженный Виктор Степанович начинает выговаривать: дескать, Шохин хочет приватизировать партию, сам подбирает людей. Объясняю, что выступил в данном случае как политтехнолог, понимающий необходимость перемен. Не помогло. Меня сняли с должности главы фракции в Думе, а Михалков поклялся Виктору Степановичу в вечной любви и на голубом глазу заявил, что я раскольник и предатель. Иного ждать от него, видимо, было трудно. Он же потратил десятки миллионов бюджетных долларов на «Сибирского цирюльника» и имел определенные обязательства перед ЧВС. Мог не признаваться в наших контактах, но хотя бы промолчал. Нет, проехался по полной программе, обосрал конкретно. С тех пор руки ему не подаю… И Владимир Рыжков, который был в курсе моих обновленческих идей и всячески их поддерживал, сказал, что я некрасиво поступил по отношению к ЧВС. После чего занял место лидера фракции, а я остался рядовым депутатом.
— Сбитым летчиком себя не почувствовали?
— Нет, ни тогда, ни раньше. Помню, в 94-м году после ухода из правительства отказался от ряда лестных и заманчивых предложений заняться бизнесом. В частности, звали возглавить совет директоров банка «Российский кредит», но в тот момент я счел неприличным соглашаться на такую работу. Вроде бы как не с руки вчерашнему госслужащему: вдруг подумают, будто заранее запасной аэродром подготовил, о золотом парашюте побеспокоился? Между тем мало кто помнит, а многие, возможно, и не слышали никогда, но 15 ноября 1991 года на первом заседании сформированного накануне правительства было заявлено, что до момента, пока реформы не дадут положительных результатов, мы отказываемся от социальных благ и привилегий. Я целиком разделял эту логику: если народу живется плохо, чиновники не вправе жировать. Наверное, воспитание сказалось, я ведь из рабоче-крестьянской семьи… Пока был вице-премьером, мог, не привлекая внимания, оказать протекцию и поддержку какому-нибудь частному бизнесу в обмен на долю или записанный на родню пакет акций, чтобы к моменту увольнения с госслужбы иметь собственный свечной заводик. Схем существовало немало, но я не марался. Квартира — единственное, что получил от власти. Работая в правительстве, продолжал жить в Чертанове, пока не решил, что можно перебраться поближе к центру. Тогдашний управделами президента показал несколько вариантов, в основном почему-то те, которые уже выбрали другие люди. В итоге я остановился на доме недалеко от Плющихи. Там потом многие члены правительства оказались, включая Чубайса и Шумейко. Еще судьи Конституционного суда и даже вернувшийся в Россию Солженицын…
Возвращаясь же к вопросу о сбитом летчике и вспоминая 94-й год, могу констатировать: богатому пасьянсу из вариантов с бизнесом я предпочел политическую карьеру. Уже в 96-м стал первым вице-спикером, потом лидером одной из ведущих парламентских фракций. Но на следующие выборы в 99-м решил идти как независимый кандидат. Сначала хотел избираться по Чертановскому округу, где прожил семнадцать лет до 1992 года. Однако Лужков, к которому сходил за советом, порекомендовал зарегистрироваться в Тушине. Прислушался и в итоге вел борьбу с академиком Велиховым, действующим депутатом от округа Боровым, «яблочником» Митрохиным, кинорежиссером Грымовым… Согласитесь, неплохая компания! Чтобы победить, спускался с диггерами под Курчатовский институт и замерял там уровень радиации, участвовал в теледебатах, судился с пытавшимися подкупить избирателей оппонентами… За день до выборов Митрохин снял кандидатуру, не разъяснив «яблочному» электорату, в чью пользу, но я успел выпустить газету со слоганом, который сам придумал: «Вместо Митрохина голосуем за Шохина!» Явлинский уже в Думе предложил вступить в его фракцию. Дескать, мы же тебя поддержали. И показывал мою же газету… Главного «яблочника», кстати, я знаю с 80-го года по Институту труда, где мы заведовали соседними секторами. В какой-то момент моя дочка Женя даже сидела на раскладном стульчике младшего сына Григория. У него родня жила во Львове, почти в Европе, там с детскими товарами было лучше, чем в Москве…
— Тогда все являлось дефицитом: от одежды и съестного до хороших книг.
— Ну да, помню, как сдавал макулатуру, чтобы получить талончики на пользовавшиеся повышенным спросом приключенческие романы Дюма и Дрюона. Брал этих популярных у народа авторов в расчете на подраставших детей, поскольку сам уже читал другую литературу. Правда, сначала требовалось где-то разжиться макулатурой, дотащить два тюка по двадцать кило каждый до приемного пункта… Впрочем, физического труда я никогда не чурался. С пятого класса на летних каникулах подрабатывал сортировкой и разноской вечерних газет, за что платили двадцать пять рублей в месяц. С финансовой точки зрения гораздо выгоднее была уборка урожая в совхозе «Белая дача». В июне за каждый связанный пучок редиски давали десять копеек. В июле, правда, только пять… На Люберецком хлебозаводе долго не продержался, в прессу утекла информация об эксплуатации детского труда. Зато на конвейере АЗЛК собирал педальные автомобильчики. В студенческие годы, как и многие, кормился на станции Курская-Товарная. Самыми неудобными для разгрузки были рулоны газетной бумаги: громоздкие, тяжелые… Однажды повезло: поставили на вагон венгерского джина Marine, морского то бишь. Помню, пригубил и подумал: какая гадость, почему же во всех романах английские джентльмены со смаком распивают эту бурду? Позже, правда, выяснил, что джин разбавляли тоником, да и пили, прямо скажем, не венгерскую «Марину». Если же вернуться к остро стоявшей в советские времена книжной теме, могу добавить, что долго пасся на Кузнецком Мосту, 4, в надежде разжиться чем-нибудь в магазине «Подписные издания». Собрания сочинений распространялись по подписке, а без них интеллигентному человеку вроде как нельзя. Мне, правда, доставались по большей части многотомники советских классиков — Леонида Леонова, Максима Горького, Владимира Маяковского… Эти книги до сих пор стоят в городской квартире. А вот на «Библиотеку всемирной литературы» так и не смог пробиться, это осталось неосуществленной мечтой. Двести томов с лучшими произведениями — чем не сказка? Потом все можно было купить без давки и суеты, но запал прошел. С трудом представляю, что стал бы сегодня читать том за томом одного автора, даже самого уважаемого и любимого. Да и за новинками стараюсь следить. Я ведь член жюри конкурса «Большая книга», везу в отпуск чемодан литературы, чтобы за лето прочесть большую часть.
— Словесная руда?
— Нет, много интересных работ и авторов. Из хорошо известных — Сорокин, Арабов, Быков. Открыл в этом году нового для себя писателя Кузнецова, в недавнем прошлом журналиста, написавшего роман «Хоровод воды». Стиль необычный: словно скользишь по спирали и погружаешься в водоворот событий… Я по старинке предпочитаю читать книги на бумаге, а не на электронном носителе. Из-за отсутствия тактильного контакта со страницей складывается впечатление, что и слова теряют часть аромата, пропадает шарм. Мне нравится подержать книжку в руках, полистать ее. Это важная часть процесса. Читаю по-прежнему много, хотя глаза стоило бы поберечь. Зрение, сказать по правде, у меня не очень. Наверное, это заметно по толщине линз. Очки ношу с первого класса. До того как-то не обращал внимания, а тут посадили на последнюю парту, и ничего не смог разобрать на доске. Близорукость! Окулист проверил, оказалось: минус три. Учительница сразу велела пересесть вперед… Кроме того, у меня была серьезная травма в студенческие годы, когда на четвертом курсе защищал российско-белорусские отношения, а точнее, однокурсника из Минска, которого группа хулиганов стала избивать у входа в Кузьминский парк. Ввязался в драку, а модные тогда «профессорские» очки в тонкой оправе не снял, и один из нападавших засветил мне прямо в них. Сознательно бил так, чтобы раздавить стекло. Осколки попали в правый глаз… До утра терпел, а потом поехал в институт Гельмгольца. Там меня сразу положили на стол, сделали операцию, через пару недель вторую… С тех пор нагрузка на здоровый глаз (если это слово применимо при моем уровне зрения) возросла в разы. Но тут уж ничего не попишешь… Помню, врачи мне советы давали: профессию, молодой человек, вам желательно выбрать типа сторожа или лесника. Свежий воздух, никаких физических нагрузок, если не желаете окончательно зрения лишиться. Вот я и живу в лесу…
Кстати, о нем. Еще при первой встрече обещал рассказать трагический эпизод, послуживший поводом к нашему переезду сюда, на дачу. До того как заиметь свой участок земли, мы долго снимали чужие — в Валентиновке, Загорянке, Болшево… Потом мне помогли найти это русское поле с травой по пояс, как в песне поется. Значительно позже я узнал, что поляна в лесу — естественный водосборник, проще говоря, болото… Три года занимались оформлением в собственность, строиться начали в 94-м, закончили в 96-м. Признаюсь, использовал служебное положение: взял кредит в банке, в котором был председателем наблюдательного совета… Живем тут с 2000-го. К тому моменту с кредитом расплатились, а казенную дачу у нас отобрали, поскольку я перестал быть вице-спикером Думы и лидером фракции. В принципе, можно было и дальше оставаться в Жуковке на птичьих правах, ежегодно подтверждая в Управделами президента аренду, но случился тот самый трагический эпизод… В январе 2000-го внезапно умер мой товарищ Георгий Габуния, которого я знал еще по МИДу и чья жена в детстве дружила с моей (их отцы были товарищами). Гоша долго работал в МВЭС, возглавлял Министерство торговли в кабинете Примакова. В тот роковой январский день Габуния поиграл с друзьями в футбол и после двадцатиградусного мороза принял горячий душ. Перед этим он летал в командировку в Азию, на ногах перенес грипп, может, это спровоцировало множественный тромбоз и неожиданную смерть. Георгий скончался сразу, на месте. Было ему 47 лет. Жене Наташе осталась квартира в Тропареве. Это все, что нажил высокопоставленный чиновник, семь лет занимавшийся среди прочего и переговорами с ВТО… Не хочу сказать, будто мы уподобились большевикам, падавшим в обморок от голода, но до решения собственных бытовых вопросов часто реально не доходили руки. Все откладывали на потом! Словом, смерть Георгия Габуния стала для меня звонком. И раньше знал, а тут еще раз убедился, что все мы под Богом ходим. Не надо ничего откладывать на завтра. И жить нужно в своем доме, а не по углам казенным скитаться, даже если это выгодно с финансовой точки зрения. Короче, в 2000-м, когда истек срок аренды с прежним клиентом, мы не стали продлевать контракт и переехали сюда сами. Сделали ремонт, пристроили бассейн, над гаражом оборудовали зимний сад. По-моему, симпатично, уютно.
Мы с Татьяной много лет собираем живопись. Тягаться с олигархами, которые берут готовые коллекции, обставляя новый дом в Лондоне или виллу на Лазурном Берегу, не можем, но что нравится, покупаем. Сказать по правде, картин уже столько, что стен не хватает, вешать некуда. Пока ничего не продаем, хотя с чем-то можно было бы и расстаться. Раньше иногда участвовали в аукционах — разумеется, не Christie’s или Sotheby’s, а в основном у Леонида Шишкина на Неглинке — и совершили там приобретения, часть из которых уже не в стиле основной коллекции. Увлекались процессом торга, поддавшись общему настроению. При этом я человек не азартный, в казино лишь несколько раз в жизни был. Впервые попал туда в 93‑м году. И сразу в Монте-Карло, где академик Аганбегян проводил конференцию. В казино нас повели на экскурсию. На входе потребовали паспорта, чтобы отсканировать первые страницы. Мол, порядок такой. Мы затрепетали и твердо заявили, что в таком случае никуда не пойдем и никаких документов не дадим: мало ли что потом с ксерокопиями сделают? Сказалось советское прошлое. Организатор взялся уладить ситуацию, переговорил с дирекцией, объяснив, что это министры из России. Нас в порядке исключения впустили. В игровом зале некоторые мои коллеги сделали по паре ставок, а я не рискнул, опять-таки опасаясь попасть в неприятную историю: вдруг снимут на видео и покажут, чем занимаются в командировках члены российского правительства? Спустя какое-то время очередная международная конференция проходила в Вене. После ее окончания мы большой толпой отправились в казино. Знакомый предприниматель предложил сыграть ради эксперимента и дал две фишки. В Белом доме я уже не работал, поэтому взял. Как оказалось, обе поставил удачно — снял банк. Правда, сначала крупье сказал, что фишки не мои, а завсегдатая казино из числа местных жителей. Я сильно удивился, но спорить не стал. На выходе меня догнал кто-то из администрации заведения и с извинениями вручил выигрыш. Оказывается, менеджер посмотрел видеозапись и увидел, что выиграл я. Получил восемнадцать тысяч шиллингов, что равнялось полутора тысячам долларов. Всю сумму мы радостно прокутили тем же вечером в ресторане. Еще я заглядывал в казино на круизных лайнерах, но играл по чуть-чуть, сохраняя положительный баланс за счет той удачной ставки в Вене. Говорю же: нет азарта…
Вот путешествовать люблю и в этом смысле давно себе ни в чем не отказываю. Например, на прошлый Новый год и Рождество взяли сына со старшим внуком и на экспедиционном судне отправились с ними в Антарктиду. И на Северный полюс ходили с дочкой. По полярной Канаде, Амазонке, Юго-Восточной Азии, Новой Зеландии с Австралией… Как вы понимаете, это дорогие удовольствия, но я могу себе их позволить. Танин день рождения недавно отмечали в Италии. Сняли виллу по системе модного ныне агротуризма под Сан-Джиминьяно, позвали друзей. Приехало человек 15—18. Женщины под руководством поварихи Лючии два дня осваивали секреты итальянской кухни. Съездили на экскурсии во Флоренцию, Лукку, Сиену, Ареццо, на соревнования лучников в Монтальчино, продегустировали прекрасное Brunello старейшего винного дома Biondi Santi. Ну как отказать себе в таком удовольствии? А главное — зачем? Ради чего тогда жить? Знаете, у меня есть ощущение, что мог бы добиться практически любого уровня благосостояния, если бы захотел. Но для душевного комфорта, по сути, не так уж много нужно. По крайней мере, это точно измеряется не миллионами на банковском счете, точнее, не ими одними. Потребности не должны превышать возможности. Я живу в ладу с миром. Это главное…
Журнал Итоги
