Теннис, как вид спорта в жизни
Шамиль Тарпищев — о том, каково быть другом президента и какие дороги ведут с корта прямиком в Кремль, как Самаранч потерялся в аэропорту, а Нельсон Мандела остался без русского советника, а также про то, как футбольный мяч разбился о ракетку и какое отношение большой теннис имеет к импичменту
Российский теннис уже долгие годы находится в мировом рейтинге на лидирующей позиции, это самый победоносный вид спорта для страны. Легенду о том, почему он стал одним из сильнейших, передают из уст в уста — мол, первый президент Борис Ельцин очень интересовался этим видом спорта и всячески ему помогал. Однако в этой истории есть еще одно не менее важное действующее лицо — Шамиль Тарпищев. Человек, который смог не только увлечь президента теннисом, но и получить беспрепятственный доступ к нему в кабинет. О том, как на самом деле теннис превращался из игры для дипломатов в массовый, зрелищный и успешный вид спорта и какие капканы пришлось обойти на этом пути, Тарпищев вспоминает охотно.
— Шамиль Анвярович, многие уверены, что развитие российского тенниса началось с того, что вы увлекли этим видом спорта Бориса Ельцина. Это правда?Сказать, что именно Борис Николаевич открыл теннис для России, было бы неправильным. Однако он, конечно, сыграл ключевую роль в развитии тенниса в целом. Ведь в нашей стране к этому виду спорта относились как к буржуазному, не было ни должного внимания, ни финансирования. Разумеется, когда Ельцин прилюдно вышел на корт с ракеткой, в шортах, ситуация на глазах стала меняться. Тут же начались трансляции матчей по телевидению, стали выпускать методички, продавать западные книги, появились публикации в прессе. В итоге последнее десятилетие в теннисе мы первые в мире среди 205 стран. Я совершенно уверен, что вклад тенниса в имидж современной России весомее, чем вклад других видов спорта. Именно по результатам в нем судили о нашей стране, поскольку теннисисты первыми стали достигать высоких результатов. Среди игровых видов спорта мы реально взяли больше всех наград.
 |
| Борис Ельцин всегда находил время, чтобы встретиться в загородной резиденции в Барвихе с лучшими российскими теннисистами Фото: Шамиль Тарпищев (из личного архива), с сайта Итоги |
Вообще-то в детстве я очень увлекался футболом, гонял мяч с утра до вечера. Игровые виды спорта мне давались легко — физически я не был особенно сильным, но мое преимущество заключалось в том, что я был легкий и быстрый. В 8 лет я начал заниматься русским хоккеем. А летом, конечно, футбол. И вот во время одной из футбольных тренировок получил травму — надрыв связок голеностопа. Еле-еле приковылял домой — мама посмотрела на меня и запретила играть. Тогда я пошел в теннис — только потому, что там после тренировки играли в футбол. В первый год я почти не тренировался — только и ждал, пока закончатся занятия, чтобы играть в футбол. А потом, когда осенью проводили тестирование, оказалось, что я больше всех набил об стенку — первое место занял. Мог бить по мячу сколько угодно, мне уже говорили: «Хватит, хватит!» В 14 лет выполнил норму первого взрослого разряда. Все удивлялись, как мне это удалось — ведь в 14 лет был последний в классе по росту, щуплый, худой. Кстати, я еще и в 10-м классе самым маленьким был, это потом уже в рост пошел. Затем начались сборы, и я остался в теннисе.
— Если вспомнить ту игру с Ельциным в Юрмале, в 1989 году, с которой многое началось… Признайтесь, вы подыгрывали президенту? Мы играли в паре против писателя Михаила Задорнова и теннисиста Сергея Леонюка. Борис Николаевич в одиночку почти никогда не играл. Один раз, правда, был случай в Финляндии. Мне позвонили, говорят: «Поздравляем. Ельцин обыграл члена правительства Финляндии». Я потом у Бориса Николаевича спросил: как вы решились? Он отвечает: «Да я сидел, смотрел — у него пальцы пухлые, думаю: ну неужели я его не обыграю? Утром встал, выпил кофе и стал жалеть — чего я связался? Но все-таки рискнул». Что касается нашей с ним игры — ну я же все-таки профессионал… А он неплохо подавал — сказывались волейбольные навыки, — так что нашу подачу мы, как правило, не проигрывали. Ну а чужую рано или поздно выигрывали.
До этой игры в Юрмале мы виделись всего раза два. Отдыхал в санатории «Рижское взморье» и встретил на пляже Ельцина с женой — поздоровались, перекинулись парой слов. И все. Через год на том же пляже опять случайно встретились. Я со своими теннисистами играл в футбол, побежал к воде за мячом — увидел Ельцина. Вообще-то тогда контакты с ним не одобрялись. Но я неожиданно для себя предложил ему сыграть. Он сначала отказывался — мол, плохо играю, но я уговорил. Сыграли пару. На следующий день — еще. Вижу, что ему понравилось. Вообще Борис Николаевич рассматривал теннис как средство релаксации, и прежде всего для мозга — голова во время игры хорошо переключается. Может, поэтому большинство политиков и играют… Назарбаев, например, технически был оснащен лучше всех и сейчас играет очень здорово. Лукашенко, Лужков, Грызлов, Собянин, Ястржембский, Зюганов, Кучма, Янукович… В одиночку тяжело играть — нагрузка серьезная, на следующий день не встанешь, — поэтому на это редко решаются, играют парами. И без титанических усилий получают удовольствие.
Против нас с Борисом Николаевичем чаще всего играли Караченцов с Ноткиным. С переменным успехом. Еще — Бурбулис, Ерин, Грачев, Козырев. Устраивали ВИП-турнир «Большая шляпа», он собирал не меньше двенадцати пар. Как-то, помню, получился тяжелый матч против бывшего президента Южной Кореи Ро Дэ У и министра из его правительства — они долго не сдавались…
В свое время Олег Трояновский, постпред СССР в ООН, говорил, что на корте можно найти понимание и контакт, которые трудно отыскать в кабинетах. Теннис, как и любой спорт, вне политики, но для политики. Там не важно, какой ты партии, в общении стираются все проблемы. Играют артисты, политики, причем это можно делать в любом возрасте — вон у нас есть ветеран, который в 97 лет все еще на корте. Плюс этого вида спорта в том, что независимо от того, хорошо ты играешь или плохо, ты всегда можешь найти себе партнера и получить удовольствие. Теннис формирует характер: с каждым ударом по мячу ты себя делаешь. Тут не отстоишься — все время участвуешь в игре, превозмогаешь себя. Я сформулировал это для себя так: «Нужно, должен, обязан». Не случайно практически ни один теннисист не потерялся, закончив спортивную карьеру, а нашел свое место в жизни. Этот спорт воспитывает и эгоцентризм — сильное «я», но, с другой стороны, это помогает в жизни пробиваться. Даже если ты один.
Начнем с того, что до меня он уже играл в теннис. И поддержать это увлечение было проще, чем другие. Вообще-то Борис Николаевич был хорошим волейболистом, мастером спорта. Но вот, например, собрать команду для партии в волейбол или футбол гораздо сложнее, чем в теннис: тут позвонил своему партнеру, договорился — и уже на корте. Кроме того, в командных видах спорта всегда кто-то лучше играет, кто-то хуже, кому-то больше пасов достается, кому-то меньше. А здесь ты всегда переключишься с повседневных дел и получишь удовольствие. Когда я общался с Ельциным и работал в Кремле, мы играли с ним два раза в неделю. И только один раз Борису Николаевичу не удалось отключиться от проблем. Это было, когда ему пытались объявить импичмент. Тяжелая сложилась ситуация. Помню, захожу к нему в кабинет (я тогда был советником президента), он спрашивает: «Есть проблемы?» Я говорю: «Нет». Он молчит, я молчу. «Чего зашел?» Я отвечаю: «Вытащить вас в теннис поиграть, невозможно же в таком напряжении быть, надо расслабиться…» Он согласился. За нами даже охрана не успела с сопровождением — мы спустились на лифте, сели в машину и поехали. Поиграли минут 40, а потом он говорит: «Первый раз в жизни голова не отдохнула, не смог переключиться на игру».
— Как вы, сыграв несколько партий с президентом, стали его советником?От этой должности я сначала отказывался: не хотел кабинетной работы, сомневался, хватит ли знаний, к тому же было свое интересное дело. Но потом меня практически поставили перед фактом и предъявили указ о моем назначении советником по спорту. Ельцин мне сказал: «Ты мне много раз рассказывал про проблемы спорта, про то, как не должно быть, так вот я тебе даю шанс сделать так, как надо». Он вручил мне указ, я взял его и попросил: «Оригинал должен у меня остаться». В конце концов, я не мог уже отказываться и пошутил: «Ладно, Борис Николаевич, я согласен, но только с одним условием — доступ к телу имею всегда». Он согласился — и, кстати говоря, свое слово держал. Был такой момент… У президента все время расписано — как правило, по восемь встреч в день. Если ты не записан, можно попробовать попасть к нему на стыке между двумя визитами. Как-то раз я зашел в полдень, срочно надо было переговорить. Его помощник уточнил и говорит: «Заходи в 17.00». Ну, делать нечего, я уже шел к себе по коридору (у меня кабинет был на другом этаже), как вдруг помощник догоняет: «Он просит зайти сейчас». Я захожу, а Борис Николаевич говорит: «Я забыл — я же обещал…»
— Почему забрали себе оригинал указа — опасались, что вас будут подставлять? Я это сделал инстинктивно — ведь память на всю жизнь. А что будут подставлять, для меня было очевидно. Я же спортсмен, совершенно из другой среды. С тех пор как в 1974 году стал старшим тренером, приходилось делать все — быть и начальником сборной, и массажистом, и документы оформлять… Все делал, больше некому, нахлебался всякого… То есть опыт работы в чиновничьем аппарате был. И здесь я ожидал неприятностей. Пять раз складывалась ситуация, когда я чувствовал, что меня подставляют. Заходил в кабинет и говорил: «Борис Николаевич, это подстава». «Кто?» Я объясняю суть дела. Он вызывает человека по селектору и спрашивает: «Было такое?» Там тишина. Он мне говорит: «Понятно, иди». Пять раз подряд я оказался прав, и от меня отстали.
Главная причина, по которой от меня хотели избавиться, — это то, что я не в системе, но имею доступ к президенту, могу рассказать ему, что творится вокруг, высказать свое мнение. К тому же и вел я себя достаточно независимо: что думал, то и говорил. Может быть, поэтому Ельцину со мной было легко, и он назвал меня в своей книге другом, потому что я, когда нужно, мог и порассуждать, и поспорить. Наина Иосифовна мне говорила: «Ты для него отдушина, он с тобой общается по-другому». Мне неудобно о себе говорить… Но факт: мы с Борисом Николаевичем и пошутить могли, и расслабленно разговаривать — ну, как два человека на пляже… В общем, сложился контакт, мне было с ним тоже легко. Случались и такие вещи: он зовет поздравить общего друга с днем рождения. Заходим, слово за слово, начинается спор… Борис Николаевич товарищу: «Ладно-ладно, мне все понятно, я вам верю на 100 процентов». Выходим за дверь — и он добавляет: «А некоторым — и на 200».
У него была фантастическая память. Помню, был разговор с Баранниковым. Спорили по поводу какого-то документа, который прошел месяца два назад. Ельцин говорит: «На второй странице третий абзац сверху — было написано не так. Пусть принесут эту бумагу». Послали офицера. И действительно. Я обалдел — при том объеме документов, которые через него проходили… И читал быстро — по диагонали. Со временем ему все тяжелее удавалось пропускать через себя этот гигантский поток информации.
Есть такое понятие в спорте — «мобилизация нервной системы». Это когда в критической ситуации ты играешь лучше — так проявляется спортивный характер. Так вот Ельцин — спортсмен в точном понимании этого слова. При том что начал он поздно, ему было 57 лет, играл он для немолодого любителя очень даже прилично. В ответственный момент, когда одним мячом решается судьба гейма, он рисковал и попадал. Такие же качества очень ценятся и в политике: наступает момент, когда надо собраться, мобилизовать нервную систему и принять правильное решение. Здесь прямой перенос из спорта… Я в свое время два года изучал психологию в лаборатории Леонида Гиссена, занимался одной темой — состояние стресса в спорте. Стресс выявляет все особенности и слабые места человека. Соответственно, зная их, можно управлять спортсменом. У каждого есть доминанта, за счет которой он играет. По упорному матчу можно написать психологический портрет любого человека. Я ему как-то сказал: «Борис Николаевич, вас никто ни в одной книге не показал как человека». Он посмотрел на меня и говорит: «Ты что, хочешь, чтобы я сам о себе книгу написал?..»— Когда вы стали советником с такими широкими полномочиями, ведь можно было поменять ситуацию в спорте кардинально…
А мы ее и меняли, сделали многое. Летние Олимпийские игры в Барселоне 1992 года выиграли — силами объединенной команды СНГ. Хуана Антонио Самаранча никто не принимал из первых лиц Советского Союза. С нашей подачи (моей и Виталия Смирнова) Ельцин его трижды принял — это был большой шаг для нашего олимпийского движения… Правда, встреча получилась не с первого раза. Я еще не был советником, как раздался звонок из Кремля: не можешь встретить Самаранча?.. Я сказал, что могу. Поехал в аэропорт, а там никого нет. Удивляюсь: вроде не 1 апреля, что за розыгрыш?.. Приезжаю к Ельцину, меня Таня встречает, а там вовсю подготовка к встрече с Самаранчем — мебель двигают, суета. Выходит Борис Николаевич: «Где Самаранч?» Я отвечаю: «Понятия не имею!» Я там был ни при чем, что-то не сложилось, кто-то провалил встречу. Ельцин говорит: «Ну, у меня образовалось окно, давайте пообедаем».
В 1994-м мы выиграли зимнюю Олимпиаду в Лиллехаммере. Хотя ситуация была сложная: СССР развалился, спортсмены оказались в разных странах, спортивные базы — тоже. Но нам удалось собрать команду. Ельцин вызвал: «Какой результат будет в Лиллехаммере?» Он за спортом следил, я каждый день готовил материалы и клал ему на стол. Говорю: «Если реально, то мы третьи — по очкам». Он отвечает: «Только первые». Помню, приехали в Лиллехаммер, перед последним днем у нас было 11 золотых медалей, а вторыми шли норвежцы — на одну меньше. Ведь Олимпиада проходила в Норвегии, а дома всегда есть преимущество. Если бы они выиграли еще одну золотую медаль, то мы становились бы вторыми. А нам уже негде было завоевывать «золото»: остались дисциплины, в которых норвежцы традиционно сильнее, — 50 километров лыжной гонки и горнолыжный скоростной спуск. Но вот дистанцию 50 километров выигрывает Смирнов из Казахстана. Остается последняя дисциплина — скоростной спуск. Я тогда в гипсе был, у меня разрыв ахиллова сухожилия случился, сижу в номере. Зашел Сосковец, мы смотрели соревнования по телевизору. Норвежцы всю ночь готовили гору под своего спортсмена. А он вдруг упал, едва стартовав. А это означало, что мы — первые. По возвращении в Москву Ельцин мне напомнил: «Ну, я же говорил!»
В 1996 году, на летних Олимпийских играх в Атланте, мы были вторыми. Благодаря и этим заслугам меня выбрали членом МОК до 2028 года. Самаранч меня любил, считал своим другом. Мы с ним несколько раз сыграли в теннис, еще когда он был послом Испании в России в 1980 году. В шутку называли его «Иван Антонович»… Если я потеряю членство в МОК, то это место не останется в России — оно будет в квоте МОК. А поползновения лишить меня членства были. Но Самаранч сказал: «Этот вопрос может решить только Шамиль. Если он захочет, то может уйти, а иначе — нет». По этому поводу мне всегда вспоминается анекдот: одного 90-летнего старика приговорили к 25 годам тюрьмы. Когда ему дали слово, он сказал: «Спасибо за доверие».
Объяснение состоялось позже. Тогда я не считал правильным оправдываться в том, в чем не виноват. Не считал нужным самому звонить президенту — тем более он болел, у него было несколько инфарктов. Было неуместно нервировать его в такое время. И потом, я посчитал так: если буду нужен, меня найдут. Ситуацию еще осложняло то, что с 1994 по 1996 год я перенес несколько операций на ноге и большую часть времени проводил в гипсе, не мог контролировать все, что происходило.
Позже, когда Кафельников выиграл Олимпиаду в Сиднее, мне позвонила Татьяна Дьяченко и говорит: папа хочет поздравить Евгения. Я передал трубку, Борис Николаевич поговорил с Женей, а потом попросил меня к телефону. Тоже поздравил и говорит: «Я тебя прощаю». Отвечаю: «А чего меня прощать, если я ни в чем не виноват?» Он: «Приедешь в Москву, позвони». В Москве Ельцин мне говорит: «Самаранч приезжает, давай, как в старые годы, его встречай. Приходи пораньше, мне надо с тобой поговорить». Ну, сели, я рассказал, как дело было, не называя фамилий. Он задумался минут на десять и говорит: «Я твой друг до конца моих дней…»
Всего, что происходило тогда, в 1996 году, я не могу рассказать. Но два раза наступал момент, когда существовала реальная угроза моей жизни. Я поехал скитаться по турнирам — в общем, окунулся в теннис. Потом меня президентом федерации выбрали… Когда наше общение с Борисом Николаевичем восстановилось, мы довольно часто встречались, два-три раза в неделю…
Ну а сразу после ухода из Кремля я чуть не уехал в ЮАР — Нельсон Мандела мне предлагал быть советником по спорту. Мы с ним пообщались, когда я в составе комиссии МОК проверял Кейптаун, претендовавший на проведение Олимпийских игр. Я уже написал и послал Манделе программу развития спорта ЮАР. Когда вернулся в Москву, пришел на стадион, а там Лужков играл в футбол в составе правительства Москвы. Спрашивает: «Шамиль, ты где?» Отвечаю: «Готовлюсь уехать в ЮАР». — «Ты с ума сошел! Уедешь на три года, тебя же здесь все забудут!» — «А сейчас я кому нужен?..» — «Давай ко мне советником?» — «Зачем это вам надо?» Он тогда говорит: «А ты знаешь, где я родился? На Павелецкой-Товарной. Пошли они все…» Я тогда отказался, сказал, что в кабинетах не буду работать, и поехал проверять Афины. Едем, нас мотоциклисты сопровождают, вдруг один показывает жестом: открой окно. Я открыл, а мне протягивают распоряжение, в котором Лужков назначает меня советником. Перезвонил и уточнил: только на общественных началах. Так и договорились. Потом, с 1997 года, я снова стал президентом Федерации тенниса, возглавил команду России на Кубке Дэвиса, а в 2000 году — на Кубке Федерации. И в качестве тренера стал шестикратным чемпионом мира. На сегодня у меня тренерский стаж по работе со спортом высших достижений — аж 36 лет…
Сложно было работать, потому что все в новинку и не хватало законов, регулирующих спорт. Не война идей, а война людей. Это печально, такое положение вещей и сейчас губит любой спорт, не позволяет нам добиваться того, чего мы заслуживаем. Госорганы и ОКР находились в стадии военных действий. Надеюсь, что с приходом Александра Жукова ситуация изменится. Любая система не должна зависеть от того, какой человек занимает ту или иную должность. Президент США Буш, будучи в России, сказал как-то фразу: «У вас удивительная страна, здесь все зависит не от законов, а от людей, которые занимают должности».
Я не успел улучшить законодательную базу — причем не хватило месяцев восемь. Но были приняты государственные программы по развитию туризма и санаторно-курортного комплекса. Собрали все, что осталось на тот момент от туризма, санатории тоже сохранили — мы не дали возможность увести здравницы в частный сектор. Что касается спорта, то добился самого большого за всю историю страны бюджета — около 120 миллионов долларов, — правда, тем самым настроил против себя многих членов правительства. Была попытка перевести спорт на самофинансирование. Мне не удалось сделать все, как надо, потому что произошла смена команд. Говорят, что некоторые виды спорта, в том числе и теннис, — коммерческие. Но у нас этого не может быть, нет механизмов, которые позволили бы спорту самому зарабатывать деньги. Необходима соответствующая законодательная база. Те законы, что были приняты, помогают изменить систему, но все равно идет проигрыш по времени. Наше счастье, что руководители страны любят спорт, иначе в регионах его не было бы и в помине. Это хорошо, но неправильно — должна работать система. У нас же получается, что теннис развивался во многом благодаря энтузиазму отдельных людей. Так, в советское время большую лепту в развитие этого вида спорта внесли Семен Павлович Белиц-Гейман, Сергей Сергеевич Андреев, Владимир Алексеевич Голенко…
Можно даже сказать, что в СССР он считался буржуазным видом спорта — теннисистов называли «белоштанниками», — к тому же он не был олимпийским. Вообще-то теннис был олимпийским до 1924 года, но потом в силу конфликтной ситуации между руководителями Международного олимпийского комитета и руководством тенниса его исключили. Возобновили только в Южной Корее в 1988 году. Не забуду ситуацию, когда я уже был старшим тренером сборной и пришел с разными проблемами к председателю Спорткомитета СССР Сергею Павловичу Павлову — кстати, он и сам играл в теннис. Так вот, он послушал и говорит: «Шамиль, ну что ты от меня хочешь — это же не медалеемкий вид спорта…» Наверное, это было главенствующим убеждением.
Хотя, несмотря на отсутствие системной поддержки, материальной базы и прочие трудности, советские спортсмены показывали очень неплохой теннис. Во всем мире теннис стал интенсивно развиваться в начале 70-х, когда в турнирах стали вместе играть и любители, и профессионалы, когда появился чемпионат World Championship Tennis (WCT) — его организовал знаменитый техасский миллиардер Хант. То был период бурного развития тенниса. И у нас, надо сказать, в середине 70-х годов уровень тенниса был высокий. Я оцениваю его так: сотый игрок Советского Союза мог обыграть любого сотого игрока из других стран мира. Дело в том, что в условиях изоляции, отсутствия опыта международных соревнований и прочих трудностей наши тренеры были вынуждены сами экспериментировать, пробовать разные подходы и способы работы со спортсменами. В результате у нас наработана уникальная методическая база
Но с 1977 года началось ужасное время — до 1983 года теннис был практически закрыт. Это произошло потому, что в 1977-м африканские страны приняли решение бойкотировать любую страну, которая участвует в соревнованиях со спортсменами Южно-Африканской Республики. А через несколько лет, в 1980-м, должна была состояться Олимпиада в Москве — и, как известно, западные страны объявили ей бойкот. И вот если бы мы участвовали в турнирах, где присутствовала ЮАР, то была бы опасность, что более 30 африканских стран не приедут на Олимпиаду в Москву. Этого допустить было нельзя…
По материалам журнала Итоги
