Первые две кампании — 1999—2000 годов — были непростыми. Самостоятельность ЦИК нравилась далеко не всем. В один не очень прекрасный момент кремлевские аналитики подготовили записку, в которой предлагалось заменить меня и ряд членов комиссии. Избирательному штабу Владимира Путина, видимо, очень не понравилась реакция ЦИК в отношении книги «От первого лица. Разговоры с Владимиром Путиным». Мы посчитали это агитматериалом. Кто-то назвал наши действия демаршем, работой на противников.

Вообще, чем больше ЦИК демонстрировал свою независимость, тем больше нас в администрации подозревали в ангажированности, в том, что мы подыгрываем коммунистам, Лужкову — Примакову и т. д. Чиновники отказывались верить, что есть государственный орган, который, несмотря ни на что, просто строго следует законам. Кстати, на том же заседании, где речь шла о кандидате Путине, было обращено внимание Геннадия Зюганова на недопущение нарушений при публикации предвыборных материалов в печатных СМИ. Чтобы оставаться арбитром, я настолько глубоко прятал свои убеждения и политические симпатии, что стал забывать о них даже в кабинке для голосования. Причем часто ловил себя на мысли, что выбор мне сделать крайне сложно.

Во всех относительно частых встречах и разговорах по телефону с Борисом Николаевичем он был абсолютно вменяем и адекватен. Да, график работы был щадящим, но и только. Например, я хорошо запомнил встречу в августе 1999 года. Президент должен был подписать указ о начале избирательной кампании по выборам депутатов Госдумы. Но утром я узнал, что в отставку отправлено правительство Сергея Степашина. Мне сообщили, что встреча из-за этого переносится на час. Еще час пришлось ждать в приемной.

Во время встречи он сказал, что принял трудное решение об отставке Степашина, и тут же внес кандидатуру Владимира Путина в Думу. Добавил, что новый премьер справится со своими обязанностями и что он ему полностью доверяет. Я спросил про Сергея Вадимовича. Президент ответил, что без работы он не останется и претензий к нему нет. В папке у меня был подготовленный в правовом управлении указ о назначении выборов депутатов Госдумы, и он при мне его подписал.

Может быть, только один раз я был удивлен поведением президента Ельцина. Как-то глубокой ночью во время думских выборов 1999 года на даче раздается звонок по спецсвязи. Поднимаю трубку. Борис Николаевич говорит: «Ну и здорово же вы поступили с Жириновским. Я даже не ожидал, что вы займете такую принципиальную позицию по ЛДПР и откажете им в регистрации». Я ответил, что мы действовали строго по закону, что-то еще, но он меня не дослушал и спрашивает: «А не могли бы вы еще и КПРФ снять с выборов?» Отвечаю: «Борис Николаевич, компартия нам никаких оснований для этого не дает». Ему мой ответ не понравился. На этом разговор закончился. Через несколько дней на одном из совещаний в администрации президента я спросил Александра Волошина, насколько серьезны намерения Бориса Николаевича устранить с выборов КПРФ, рассказав ему о ночном телефонном звонке. Тогда мне Александр Стальевич откровенно сказал: «Не обращай внимания». Ни до, ни после с просьбами по недопущению партий до выборов ко мне никто не обращался.

Специальной цели снимать ЛДПР на основании недостоверных сведений в декларациях кандидатов, разумеется, у Центризбиркома не было. Еще до получения всяких бумаг от партий мы договорились в ЦИК, как будем действовать, если столкнемся с расхождениями в данных кандидатов с реальным положением дел. Чтобы не было произвольного толкования понятия «существенные расхождения в данных», мы даже опубликовали разъяснение ЦИК. Все партии-кандидаты, таким образом, были заранее предупреждены о последствиях своей забывчивости или невнимательности и о том, что за этим последует.

Владимир Вольфович, видимо, решил, что никто не посмеет разбираться с ЛДПР, и просто проигнорировал все законы и наши разъяснения. Отсюда, собственно, его неадекватное поведение на заседании ЦИК, которое могло закончиться рукоприкладством. Самое интересное, что на другой день после истерики на заседании он пришел ко мне в кабинет и совершенно спокойно стал выяснять, что ему теперь со всем этим делать. Я ему объяснил, что теоретически он может зарегистрировать новое название и вновь подать нам документы. Так появился «Блок Жириновского».

Потом на приеме в Кремле в честь Нового года Жириновский подошел ко мне с извинениями. Я ему ответил, что извинения приму только публично, раз уж публично меня оскорбляли. Ничего подобного, конечно, не произошло, зато он очень приветствовал мою отставку с поста главы ЦИК через восемь лет. Можно понять человека.

Я не могу сказать, что они стали выполнять указания Жириновского. Когда он криком и жестами отгонял охранника, тот отходил, но только на расстояние, которое позволило бы ему в случае агрессии со стороны Владимира Вольфовича меня прикрыть. Если бы сотрудник ФСО от него не отходил, неизвестно еще, чем бы это закончилось, а так он на какое-то время своими маневрами гасил пыл оратора. Так что поведение ребят из ФСО, на мой взгляд, было безупречным. Между прочим, именно накануне этого случая Ельцин своим распоряжением закрепил за мной охрану. Народ у нас, как известно, прислушивается к своим лидерам. А Владимир Вольфович в мой адрес наговорил массу разных вещей, которые могли запасть в душу какому-нибудь неуравновешенному поклоннику ЛДПР.

Действительно, была встреча партий с Центризбиркомом и общественностью в Манеже, где мы договаривались вести честную избирательную кампанию. Кстати, к отказу в регистрации национал-большевиков ЦИК никакого отношения не имел. Во время моего выступления в меня брызнули майонезом. Это было неожиданно, но, как только я понял, что здоровью ничего не угрожает, без лишних пауз продолжил речь.

Честно говоря, не знаю, разбирали ли поведение ребят из ФСО, которые меня «не уберегли». Точно только помню, что, когда у меня спрашивали, буду ли писать заявление на майонезометателя, я категорически отказался. Тюрьмой мозги на место не поставишь, а так, глядишь, подрастет человек, сам, может, о чем-то пожалеет.

Была интересная встреча с президентом по итогам выборов в Госдуму, когда очень хорошо выступило объединение «Единство». На следующий день после голосования я пришел к нему с докладом. Рассказал, что впервые за все время существования система ГАС «Выборы» работала без сбоев и зависания. Разговор сначала был один на один, а потом Борис Николаевич, который пребывал в великолепном расположении духа, вызвал главу администрации Александра Волошина и заместителей Владислава Суркова и Александра Абрамова, «чтобы послушали Александра Альбертовича». По итогам встречи Борис Николаевич сказал, что народ избрал нормальный парламент, с которым можно работать. «Если про предыдущую Думу, — говорил Ельцин, — я сказал, что ноги моей там не будет, то в этот парламент я пойду». Он тут же дал поручение готовить текст выступления перед депутатами на первом пленарном заседании в первых числах января 2000 года. Даже уточнил у меня дату этого события. Так что в тот момент о досрочной отставке речь не шла. А потом что-то произошло в Кремле.

То, что там к Новому году готовится какая-то очередная загогулина, я понял, можно сказать, случайно. ЦИК осенью подготовил поправки на основании новой редакции закона об основных гарантиях избирательных прав граждан в закон о выборах президента, которые успешно были приняты Госдумой и одобрены Советом Федерации. Кстати, в то время ЦИК работал как научный центр по изучению практики применения законов о выборах и готовил доклады с конкретными предложениями по совершенствованию законов. Примерно за полторы недели до Нового года законопроект был направлен на подпись президенту, но никаких движений по документу не было. Я стал даже волноваться. Мне хотелось, чтобы с законом была ясность уже в декабре. Звонил в Кремль, но ничего конкретного мне не сообщали. Наоборот, успокаивали. Мол, куда ты торопишься, до очередных выборов еще далеко.

Проходит еще несколько дней, вдруг мне уже звонят из Кремля и начинают паниковать: почему ЦИК тянет с подписанием закона? Так что вопрос об отставке президента, скорее всего, решился за неделю до 31 декабря. Ведь в новом законе была прописана четкая процедура досрочных выборов главы государства. В Кремле это хорошо понимали, и, как только Борис Николаевич принял решение уходить, стали торопиться с его подписанием.

История с новым зданием Центризбиркома очень простая. Мы располагались в здании администрации президента на Старой площади, и нам катастрофически не хватало мест для работы. Журналисты, например, все время ютились, как юродивые, в наших коридорчиках. Вопрос о переезде поднимался еще Николаем Рябовым в 1994 году, и Борис Николаевич поддержал его. Потом стройкой, а точнее, реконструкцией старого здания плотно занимался Александр Иванченко. По планам мы должны были заселить здание уже в 1999 году, но годом ранее произошел дефолт, и сроки сдвинулись. Когда я стал председателем, дом был готов только наполовину. У меня появилась шальная мысль, что от этого долгостроя, может быть, следует просто отказаться. Потом начал вникать в дело и, узнав о суммах, потраченных на все это благолепие, понял, что отступать — это уже вредительство.

Мы провели аудит. Выяснили, что потраченных средств вполне достаточно, чтобы здание было уже давно готово. После этого жестко поговорили со строителями: «Или вы достраиваете здание за уже полученные средства, или материалы проверки уходят в прокуратуру». После размышлений и попыток на нас надавить с разных сторон строители вынуждены были с нами согласиться. При этом от различных изысков прежнего руководства нам пришлось отказаться. В кабинете председателя был запланирован какой-то сногсшибательный камин, в полуподвальном помещении предполагалось оборудовать центр досуга с саунами и джакузи. Ничего. Обошлись… В августе 2000 года ЦИК справил новоселье. Вот и вся история.

В биографической справке агентства РИА Новости по этому поводу написано так: «Вешняков часто позволял себе не соглашаться с властью». Диспуты случались регулярно. Это воспринималось в Кремле абсолютно нормально, а вовсе не как непозволительная роскошь. С Борисом Николаевичем, если не брать во внимание события 1991 года, проблем почти не возникало. Он не завернул ни одной нашей инициативы по развитию демократической избирательной системы. А вот с Владимиром Владимировичем у меня, например, были разногласия по поводу принципов формирования Госдумы сразу после его вступления в должность. Будучи в отпуске, я неожиданно узнал, что президентом дано поручение подготовить поправки в выборное законодательство, согласно которым в Думу будут избираться депутаты исключительно по одномандатным округам.

Вернувшись в Москву, начал активно объяснять в Кремле, что с таким подходом о формировании партийной системы в стране надо будет забыть, так же как и о реальной политической конкуренции, без которой не будет развития России. Мировая практика уже доказала, что именно пропорциональная система стимулирует создание партий.

Надо сказать, что в этом споре меня поддержал заместитель главы администрации Владислав Сурков, и поручение было аннулировано. Более того, с нами согласились, когда ЦИК предложил избирать и региональные парламенты по смешанной системе. Было очень мощное сопротивление губернаторского корпуса, которому легче управлять одномандатниками, но мы удержались.

Были дискуссии по поводу числа членов партии для регистрации в Минюсте. В Кремле настаивали на цифре в 100 тысяч человек, мы убеждали, что и 10 тысяч вполне достаточно. Я даже писал специальную записку президенту с обоснованием позиции ЦИК по этому вопросу. В итоге утвердили 50 тысяч. Сейчас за это нас критикует Европейский суд. Вообще с 2006 года все чаще инициативы ЦИК стали блокироваться, и в уже принятые законы стали вноситься поправки, которые мы не поддерживали.

Нет. Мне кажется, что у Юрия Михайловича на тот момент в мыслях ничего подобного не было. Он был здесь один день. Я сопровождал его на всех мероприятиях, и было понятно, что в отставку он не собирается. У меня такое ощущение, что он неадекватно оценил ситуацию и принял неправильное решение. Мы узнали о его желании получить вид на жительство в Латвии из СМИ, хотя подобного рода информацию, как правило, власти огласке не предают. Лужков мог бы обратиться в посольство за консультацией, но решил воспользоваться советами людей, которые его в итоге подвели. Мы могли бы изучить этот вопрос и сказать, есть ли у него шансы. Мы с ним не были никогда друзьями, более того, я всегда обращал его внимание на странную организацию выборов и подведение итогов голосования в Москве, что вряд ли ему доставляло удовольствие. Но в данном случае речь шла не о Лужкове, а о гражданине России. Вообще история с Лужковым весьма странная. В один день глава латвийского МВД делает заявление о том, что есть просьба Лужкова и у нас месяц для ее внимательного изучения. А в конце дня принимается решение о внесении Лужкова в черный список. Эта непоследовательность говорит о том, что без политического влияния из европейских структур в данном деле, наверное, не обошлось. Особенно если учесть, что мэр Москвы только что посещал Ригу с официальным визитом и ни в каких черных списках на тот момент не значился. Но нет худа без добра. Этот казус позволил прорекламировать возможность российских граждан получить шенгенскую визу в обмен на инвестиции в Латвию так, как не справилась бы ни одна пиар-структура с хорошим бюджетом.

После того как я проработал менее месяца в должности посла в Латвии, в первых числах марта 2008 года мне позвонили из Москвы и вызвали в Ново-Огарево на встречу с Владимиром Владимировичем. Я прилетел на следующий день. Президент спрашивает: «Не надоело работать послом?» Говорю, что за три недели не успел этого почувствовать. Путин предложил мне возглавить Архангельскую область. Я сказал, что если бы это предложение прозвучало на три недели раньше, то не смог бы от него отказаться, но сейчас такое решение будет не здорово выглядеть для страны. Да и я не привык бросать дело в самом начале работы. Некоторые земляки на меня рассчитывали и, когда узнали о том, что я отказался возглавить родной регион, обиделись… Впрочем, жизнь продолжается.

Окончание интервью. Журнал Итоги