Умберто Эко: История красоты
Книга Умберто Эко ’История красоты’, где он раскрывает тайны неотразимого очарования, которого никто не в силах избежать.
Не могли бы Вы сказать, какой образ можно считать проявлением абсолютной женской красоты?
Умберто Эко: Не могу ответить Вам на этот вопрос.
Тогда скажите, кого Вы находите более привлекательной: Венеру Милосскую или Мону Лизу?
У.Э. Я не пригласил бы на ужин ни ту, ни другую. Не знаю, нашлось бы у нас достаточно тем для разговора. Венера, на мой вкус, слишком мускулиста, а Мона Лиза могла бы оказаться трансвеститом. Если мне представилась бы возможность пойти на свидание с каким-нибудь женским персонажем из истории искусства, я бы выбрал графиню Уту из Наумбурга — статую, украшающую собор этого города.
Почему именно ее?
У.Э. Меня привлекает излучаемая ею грация, овал лица, взгляд, уходящий вдаль.
А что Вы мне скажете о Клаудии Шиффер?
У.Э. Если в Вашем вопросе подразумеваются сексуальные пристрастия, я предпочту не отвечать на него. Это не касается ни Вас, ни читателей ’Истории красоты’. Эстетический опыт не имеет никакого отношения к сексуальным желаниям. В ином случае мне бы не могла нравиться скульптурная композиция с Лаокооном, потому как я — гетеросексуал. Бюст Сократа демонстрирует нам чудовищно некрасивого человека, тем не менее, это мастерски выполненный портрет.
А какая из тех книг, что есть у Вас , самая прекрасная?
У.Э. На данный момент — первое издание ’Улисса’ Джойса. Ничто — никакой фильм или фотография — не может сравниться с тем счастьем и той полнотой ощущений, которое испытываешь, перелистывая страницы книги. Сам процесс чтения — размеренный, молчаливый — содержит в себе что-то величественное, личностное, сопоставимое с сексуальным переживанием.
Красота без уродства необъяснима?
У.Э. — Некоторые люди, обладающие крайне ’диалектичным’ мышлением утверждают, что задача уродства заключается в подчеркивании красоты. Средневековый человек считал также. Он даже полагал, что чудовища были созданы Господом для установления в мире равновесия. Проблема заключается в том, что мы с точностью не знаем, что такое уродство.
А красота, мы знаем, в чем заключается красота?
У.Э. — Красота, равно как и уродство — понятия всегда относительные. Если в моей книге и содержится какой-либо вывод, то заключается он в том, что представления о красоте и уродстве зависят от той эпохи, в которую мы живем. Если бы у Рубенса (Rubens) была возможность увидеть какую-нибудь из картин Пикассо (Picasso), он, разумеется, счел бы ее кошмарной.
В одной американской пословице говорится, что ’нет людей некрасивых, есть только бедные’.
У.Э. — Это действительно так, но в то же время это и крайне упрощенное представление. Разумеется, богатые могут определять красоту. На протяжении всей истории Человечества сильные и могущественные заполучали то, что им нравилось или то, что вызывало у них страсть. Но также верно и утверждение, что определенное эстетическое восхищение не всегда выливается в сексуальное желание.
Но у мужчин начинает течь слюна, когда они рассматривают календарь ’Пирелли’.
У.Э. — Вполне вероятно. Хотя может случиться и так, что через несколько лет мои внуки будут рассматривать этот календарь и покатываться со смеху от поз и гримас моделей. Я хорошо помню, как после войны рассматривал один из журналов: мои мысли, мое воображение уплывали гораздо дальше того, что я видел. Совсем недавно я пролистал тот же журнал и не мог понять, как же те картинки вызывали у меня в свое время столько эмоций. Они были настолько невинны, настолько религиозно корректны.
И, тем не менее, разве одетое тело не значительно привлекательнее полностью обнаженного?
У.Э. Возможно. Прежде можно было видеть лишь лицо женщины; ноги и руки всегда были закрыты. Мне кажется, что сегодняшняя постоянная провокация — эти идеальные тела, которые мы видим по телевизору и в рекламе — доводят многих людей до состояния кризиса: депрессии, разочарования, смятение. . ., потому что они начинают стремиться к совершенству, которое оказывается недостижимым.
 |
Некоторые философы утверждают, что большинство бед этого мира происходят из-за красоты, этого опасного качества, которое сулит блаженство и разжигает похотливость. . . |
Некоторые философы утверждают, что большинство бед этого мира происходят из-за красоты, этого опасного качества, которое сулит блаженство и разжигает похотливость. . .
У.Э. Разумеется, в красоте есть и темная сторона, и огромная разрушительная способность. Злая красота может вызвать особые в своем роде события.
Подобно троянской Елене, война из-за которой длилась 10 лет?
У.Э. Елена для своей эпохи была тем же, чем сегодня для Буша является нефть: взрывоопасной смесью. Но та война не была битвой за красоту: она велась за власть и политическое влияние.
Что настолько привлекло Вас в этой теме, что Вы посвятили ей книгу?
У.Э. Красота завораживает меня. Темой моей докторской диссертации была эстетика Святого Фомы Аквинского.
В качестве неоспоримых примеров красоты приводят Монику Беллуччи, Мону Лизу и т.д.
У.Э. Это не так. Это точка зрения западного человека. Один японский писатель считает ноги колесом азиатских женщин максимальным проявлением эротизма. Существовали и до сих пор существуют культуры, в которых деформированные губы считаются привлекательными. . .
А у Вас, господин Эко, такая красивая фамилия, словно специально придуманная профессиональным рекламщиком.
 |
Умберто Эко |
У.Э. Эко, прежде всего, фамилия чисто практичная: после конференций мне нередко приходится подписывать тысячи книг. Представьте, насколько утомительным был бы этот процесс, имей я фамилию Монтескалфьери. Но, на самом деле, моя фамилия придумана: ’Ex Caelis Oblatus’ — зачатый от неба. Один из чиновников, записывавший новорожденных, дал ее моему деду — подкидышу без имени.
С исторической точки зрения, была ли в жизни Человечества какая-либо эпоха, породившая кошмаров больше нашей?
У.Э. — О каких кошмарах Вы говорите? О нарушающих пейзаж бетонных мостах? О лишенных какой бы то ни было индивидуальности небоскребах? Прежде жизнь в городах, с их грязными сточными водами, бегущими вдоль улиц, тоже была далеко не так прекрасна.
Вы действительно так считаете? Сегодня какой-нибудь художник разбрасывает по галерее покореженные детали машины, и посетители говорят: ’Интересно’. Но Тициану никогда не пришла бы в голову мысль разломать окно и сказать, что это великолепное произведение искусства.
У.Э.- Быть может, красота исчезла из современного искусства, где преобладает эстетика провокации. Но всегда помните о том, какие усилия в эпоху средневековья прикладывались для того, чтобы писать зло и ужас; о том, как Босх сочленял на своих картинах мерзостных чудовищ.
Возможно ли, что человек, наблюдая за тем, как красота исчезает из искусства и повседневной жизни, начинает искать убежище в собственном теле, и потому хочет трансформировать, вылепить его?
У.Э. — Люди всегда до абсурда издевались над собой, пытаясь приблизиться к тем или иным идеалам красоты. Тело уже больше не воспринимается как нечто определенное природой, к нему относятся как к поддающейся лепке глине.
Самое распространенное сегодня это татуировки.
У.Э. — Да, этим летом я видел, как многие молодые женщины делали на груди татуировки в виде тигра. Я уважительно отношусь и к проявлениям личной фантазии человека, и к модным течениям. Но с эстетической точки зрения подобные проявления вызывают у меня лишь отторжение. Если мы проанализируем подобную тенденцию в историческом плане, то увидим, что забота о физической внешности и о самом теле преобладает в периоды декадентства.
В своей книге Вы утверждаете, что сегодня в представлениях об идеалах красоты торжество одержал плюрализм. Что Вы хотите этим сказать?
У.Э.- Сегодня мы знаем все об истории прошедших времен, мы почти подавились этой историей, и, возможно, именно поэтому в настоящий момент сосуществуют идеалы красоты, бытовавших в различную эпоху. Это я называю ’политеизмом красоты’.
А почему мы уже больше не можем прийти к согласию о том, что красиво?
У.Э. — Все эпохи вместе и каждая из них в отдельности считали свой идеал красоты чем-то абсолютным. То же самое происходит и сегодня. Но, в целом, наша эпоха гораздо толерантнее предыдущих.
Вы не одобряете подобного плюрализма?
У.Э. — Нет. Это один из симптомов нашего исторического сознания. Но проблема заключается в ином: посетители музеев нередко не заинтересованы в понимании идеала красоты. Они просто приходят в музей, потому что средства массовой информации убедили их сделать это. В наши дни для многих людей толерантность имеет значение безразличия. Это безразличие уничтожает отличие, существующее между требующим понимания произведением искусства и неким предметом, который необходимо увидеть, потому что он известен. Один из производителей макарон использовал в рекламе изображение старой мельницы. Началось настоящее паломничество любопытных, желавших увидеть эту мельницу. Вот в этот момент политеизм красоты трансформировался в атеизм красоты.
Какой идеал красоты Вас больше всего привлекает в различных эпохах?
У.Э. — Мне кажется, что у образованного человека не может быть одного единственного пристрастия. Мне может нравиться какая-нибудь из картин Рафаэля и в то же время работы Пикассо.
E.S. Вам хотелось бы жить в эпоху Средневековья?
У.Э. — Если бы я жил в то время, то был бы уже мертв: в те времена продолжительность жизни не достигала и 40 лет. Если кто-то изучает динозавров, это еще не означает, что он сам хочет быть динозавром.
Умберто Эко «El Semanal», Испания, Inosmi
