Ольга Морозова — история тенниса
Ольга Морозова трижды играла в финале Уимблдона — в 1968 и 1970 году в миксте с Александром Метревели и в 1974 году — в одиночном разряде. Девочка из простой советской семьи пробилась в число лучших игроков планеты и на равных общалась с потомственными аристократами. А потом круто изменила свою судьбу, переехав с семьей жить на берега Темзы.
 |
Корты Всеанглийского лаун-теннисного клуба стали счастливыми для Ольги Морозовой. В финал Уимблдона она выходила трижды. Турнир 1974 года Фото: РИА Новости (Fotosa.ru) |
— Ольга Васильевна, как финалистку Уимблдона вас здесь считают за свою?
— Право быть членом Всеанглийского лаун-теннисного клуба дает только победа на турнире. Кроме того, для этого нужно прилагать определенные усилия: быть активной, периодически принимать участие в ветеранских соревнованиях. Я живу в часе езды от Уимблдона, у меня там другой клуб под боком. Зато я имею пожизненный пропуск на себя и на мужа. Сколько еще ни проживу, могу бесплатно посещать все турниры «Большого шлема». И места за нами закреплены очень хорошие. Например, на Уимблдоне — справа от королевской ложи, прямо напротив корта.
— Кому должна быть благодарна простая московская девочка за чудесное превращение в звезду тенниса?
— Я благодарна людям, чья помощь двигала меня вперед. Но больше всего — провидению, судьбе. Если бы не удивительное стечение обстоятельств, ничего этого бы не было. Все началось с того, что соседский Витька как-то принес во двор теннисную ракетку. Как выяснилось, он выпросил ее у одноклассницы Тани Чалко, известной в будущем теннисистки. Ракетка вызвала настоящий ажиотаж, каждый хотел ее потрогать, постучать мячом о ворота огромного гаража, стоявшего во дворе. Тщетно парень взывал к ребятне, чтобы ему вернули имущество: ракетка стала уже как бы общей. И тогда хозяин, отчаявшись заполучить свое, подал идею: зачем делить одну ракетку на всех, когда можно записаться в секцию и получить каждому свою?! Мы всей компанией так и сделали, благо корты «Динамо» располагались по соседству. Прошли просмотр и попали в группу тренера Нины Николаевны Лео. Занятия начинались 1 сентября, в назначенный день мы отправились на корты. И тут, надо же такому случиться, Витька во второй раз решил мою судьбу. «Знаешь, твоя тренерша хорошая, но чемпионов делает другая, — вдруг сказал он. — Иди к этой». И показал на Доске почета фотографию Нины Сергеевны Тепляковой. Я была девочка дисциплинированная и, если бы не эти слова, пошла бы к Лео. Теплякова, гениальная наставница, стала моим тренером и вывела меня в люди.
 |
Нина Теплякова (слева) научила юную Олю азам теннисного мастерства Фото: Александр Черноусов (photoxpress.ru) |
Родители купили мне ракетку и комплект формы — беленькие тапочки за 3.20, маечку в полоску и синий трикотажный костюм за 3.60 с литерой «Д» на груди. А юбочку я себе сама сшила. Все остальное нам потом выдавали в клубе. И никаких взносов. Была система, ориентированная на воспитание чемпионов. Всех подряд не принимали, отбирали лучших, зато они занимались бесплатно. Тогда, в 60-е годы, это был очень доступный вид спорта, у него еще не было ярлыка буржуазного. Скорее он считался спортом аристократов. В СССР им занимались люди, близкие к искусству. Теплякова дружила с Александром Цфасманом, самым модным эстрадным музыкантом 50-х, боготворила Асафа Мессерера, с которым тоже поддерживала дружеские отношения. В нашу теннисную компанию входили Наташа Хачатурян — автор знаменитого «Танца с саблями» приходился ей близким родственником, Володя Молчанов — сын другого композитора, Кирилла Молчанова, ныне известный телеведущий. Безумно артистичным человеком был Николай Озеров, который в те годы возглавлял Федерацию тенниса Москвы. В его друзьях ходили, по-моему, все театральные звезды и кинознаменитости того времени.
Николай Николаевич был большим патриотом столичного тенниса. Помню, я как раз собиралась ехать на юношеский Уимблдон, а Озеров мне вдруг заявляет: «Не знаю, как насчет Англии, но на спартакиаде школьников в Ленинграде за сборную Москвы ты должна выступить обязательно». Я не возражала: у меня тогда был роман с Виктором Рубановым, впоследствии ставшим моим мужем. Витя тоже ехал в Ленинград, у нас появилась возможность побыть вместе. Мы гуляли белыми ночами, смотрели, как разводят мосты, — это было потрясающее время. Потом, когда выиграли соревнования, Николай Николаевич приехал нас поздравить с шикарными букетами цветов.
— В советские годы спорт был возможностью выезда за рубеж. Свою первую загранпоездку помните?
— Это был как раз юношеский Уимблдон в 1965 году, мне тогда только 16 лет исполнилось. Прежде всего удивляло принятое в Британии левостороннее движение. Метревели меня первое время все подкалывал: «Морозова, опять у нас с автобусом беда!» «Что такое?» — пугалась я. «Ты что, не видишь, он не в ту сторону поехал!» — говорил Алик со страшным выражением лица. Поражали сказочные домики с чистыми палисадниками, кусты роз вокруг — прямо открыточные картинки какие-то. Англия в то время была другой, нежели сейчас.
На Уимблдоне мы всегда останавливались в одном и том же отеле, самом дешевом в этом районе. И каждый раз я встречала в холле одного и того же старика. Усатый, важный, он все время сидел в кресле с высокой спинкой и как будто нас дожидался. Потом выяснилось, что это был пансион, где никому не нужные старики доживали свой век. В течение многих лет потом, приезжая на Уимблдон, я первым делом бежала смотреть, сидит ли в холле тот старик. Если он был на своем месте, вздыхала с облегчением — все в порядке, мир не перевернулся.
Не забуду свои ощущения, когда впервые оказалась в одной раздевалке с Маргарет Корт. Это была легенда мирового тенниса, совершенно недостижимая для нас. В ее присутствии я словно бы оцепенела. Аня Дмитриева, наша известная теннисистка, шептала мне на ухо: «Пойди и ущипни ее. Она настоящая!» Потом я играла вместе с Корт пару… Для меня, простой советской девочки, все это было словно кино. С моим собственным участием.
— Признаюсь, я всегда полагал, что советский теннис находился в серьезном загоне. С ваших слов выясняется, что даже юниоры имели возможность выезжать за границу для участия в крупных турнирах.
— Несмотря на то что теннис в то время не являлся олимпийским видом спорта, в СССР к его развитию подходили системно. В каждой из 15 союзных республик был свой национальный чемпионат, своя сборная. Был поставлен тренировочный процесс, которым руководил главный тренер. В общем, все было нацелено на достижение максимального результата. Соревнования, которые проходили по всей стране, по сути, образовывали целый тур. Зимой, например, игралась знаменитая серия Таллин — Ленинград — Киев — Москва. Такая же система существовала и на юношеском уровне: спартакиада Москвы, всесоюзная спартакиада школьников. Была отлажена система соревнований в соответствии с различными спортивными разрядами, свои состязания проводили общества — центральный совет «Динамо», ЦС «Спартак»… Все это позволяло отбирать лучших игроков и целенаправленно работать с ними. К тому же в 60-х — начале 70-х годов советские теннисисты имели возможность выезжать за рубеж. Ситуация изменилась несколькими годами позже, когда перед нами опустился железный занавес. В связи со становлением режима апартеида в ЮАР советским теннисистам на некоторое время перекрыли выезд на соревнования за границу. Помню, после нескольких месяцев отсутствия приезжаю на тур. Девочки из других стран говорят: «Оля, как мы рады, что ты жива!» Что такое? Оказалось, наша федерация всякий раз выдумывала какие-то причины, чтобы оправдать мое отсутствие. То травма, то ангина, то какие-то проблемы с печенью…
— Уимблдон был самым значимым турниром вашей карьеры? Сначала вы выиграли здесь соревнования юниорок, потом выступали в финале микста вместе с Александром Метревели, наконец, играли в 1974 году решающий матч против американки Крис Эверт.
— На самом деле Уимблдон в моей жизни появился гораздо раньше, чем случилась первая поездка сюда в 1965-м. За несколько лет до этого юниорский турнир на кортах Всеанглийского лаун-теннисного клуба выиграла другая советская теннисистка — Галя Бакшеева. Выступала она тогда просто феноменально, к тому же была очень красивой девушкой. Когда Бакшеева вернулась в Москву, в столице проходил один из первых турниров с участием профессионалов из-за рубежа. Я на нем подавала мячи игрокам. И вот в перерыве между матчами в «Лужниках» состоялось чествование Гали. Как сейчас помню, она была в изумительном платье, с ярко накрашенными губами — вся такая красивая, заграничная. У меня прямо сердце замирало при мысли, что когда-нибудь, может быть, и я смогу быть, как она. Так я заболела Англией и Уимблдоном.
А матч с Эверт запомнился другим. Знаете, у каждого спортсмена есть свои приметы. Когда я перед игрой с Крис вошла в раздевалку, там стояли предназначенные для нас шикарные букеты. На Уимблдоне есть такая традиция — перед выходом на корт финалисток служащие клуба дарят им цветы. «Если достанется розовый, я выиграю», — вдруг загадала я, сама не знаю почему. Увы, мне вручили другой букет, а победа вместе с розовыми цветами ушла к Эверт. Впрочем, я не в претензии. Американка была объективно сильнее меня.
|
В перерыве между сетами в финальном матче Уимблдона против американки Крис Эверт (справа) Фото: AP |
С приметами связана и еще одна история, относящаяся к тому турниру. Перед началом розыгрыша ко мне подошел известный теннисный дизайнер Тед Тинлинг и предложил сшить комплект платьев. Это было очень лестное предложение, Тинлинг работал только с суперзвездами. Считалось, если тебя одевает Тед, в теннисе ты себя уже реализовала. Каждую свою модель кутюрье украшал определенным цветком, индивидуальным для каждой спортсменки. Поинтересовался он и моими преференциями, а я с ходу смогла вспомнить только английское название гвоздики. Так этот цветок стал моим фирменным теннисным знаком: Тинлинг вышивал ее на всех блузках, предназначенных для меня.
К Уимблдону он мне приготовил целый комплект платьев. Модель была одна, а цвета на каждый матч разные — белое, голубое, желтое, розовое. Я же как выиграла первую встречу, так из суеверия это платье и не меняла. После второй или третьей игры обеспокоенный Тинлинг подошел ко мне, спрашивает: «Оля, что случилось с нарядами?» И очень долго не мог взять в толк мои объяснения. В свое оправдание могу сказать, что фартовое платье после каждого матча честно стирала. Хотя суеверность зачастую мешает спортсменам делать даже это. Скажем, Николай Озеров после успешной игры свою форму никогда не стирал. Можете себе представить, как он обычно пах к концу турнира!
Вообще Уимблдон всегда был очень требовательным по части формы. Игрокам разрешалось иметь в одежде не более 30 процентов небелого цвета, да и то только пастельных тонов. Была смешная история: Тед Тинлинг сшил мне розовое кружевное платье и такое же, пардон, нижнее белье. Перед выходом на центральный корт организаторы всегда проверяют форму на соответствие дресс-коду. Вдруг слышу вопрос: «А как у вас под юбкой?» «В каком смысле?» — я прямо обалдела от такой наглости. «В смысле белья», — уточняет сотрудник клуба. И тут выясняется, что вместе с трусами розового цвета у меня получается больше этих самых 30 процентов.
— Интересно узнать, как это определялось?
— На глазок. Но могу вас заверить, что этот глаз там очень хорошо поставлен (смеется). На мое счастье, один из руководителей турнира — мы были с ним неплохо знакомы — сказал: «Оля, я разрешаю тебе выйти в таком виде. Только это — в последний раз». Но так везло далеко не всем. У американки Валерии Цигенфусс оказались очень глубокий лиф и слишком открытая спина. Так ее на корт не пустили: посчитали, что платье не соответствует правилам. Пришлось ей срочно искать запасной наряд.
— Правда ли, что с Крис Эверт вы были довольно близкими подругами?
— Нас связывали очень хорошие отношения. Она гораздо чаще, чем я, доходила на турнирах до финалов и потому иногда просила меня размять ее перед матчами. Как-то раз она спрашивает: «Оля, придешь перед игрой, поможешь?» «Конечно, — соглашаюсь, — никаких проблем». Прихожу вечером, вижу — что-то происходит. Какие-то посторонние люди снуют вокруг корта, да и Крис заметно напряжена. Ладно, начали разминаться. Надо сказать, Эверт терпеть не могла, когда к ней кто-то приставал с вопросами. Перед важными матчами — особенно. И вдруг я вижу, что на корт выходит какой-то парень, а с ним — еще двое. «Ну, дела!» — удивляюсь. Но молчу, разминка-то не моя. Парень этот подходит прямиком к Эверт и начинает ее о чем-то спрашивать. Потом еще и еще. Тут уж я не стерпела, проявила характер. «Слушайте, молодой человек, — обращаюсь к нему, — дайте нам потренироваться, а потом она с вами поговорит». Парень стушевался: «Хорошо-хорошо, извините», — говорит и на скамеечку садится. Крис оборачивается, делает мне страшные глаза. «Оля, ты что? — шепчет. — Это же сын Форда, нашего президента».
У них тогда роман активно развивался. Эверт была красой и гордостью Америки, вот сын президента США и начал за ней ухаживать. Те двое мужиков сзади оказались секьюрити. А я так некстати влезла… Но все равно у них ничего не получилось, они вскоре расстались.
Я вообще всегда была языкастая. Помню, как-то выступала на турнире в Сиэтле. Играла успешно, дошла до полуфинала и там уступила как раз Крис Эверт. У меня постоянно брали интервью, и я каждое утро с удовольствием просматривала прессу. Приятно же про себя хорошее читать, правда? Перед полуфиналом открываю газету, и настроение мгновенно падает. В статье говорится: мол, Морозова везде ходит с двумя кагэбэшниками в черных костюмах и галстуках. Перед каждым матчем ей звонят из Кремля с подробными инструкциями, что и как надо делать. Я просто обалдела… Прихожу после поражения на пресс-конференцию, меня спрашивают: почему, дескать, играла неважно? «Понимаете, какая штука, — начинаю на голубом глазу. — До этого мне каждый день звонили из Кремля и говорили, что делать. А сегодня наш сеанс общения не состоялся. То ли проблемы со связью, то ли еще что…» Смотрю, репортер, который ту статью написал, то краснеет, то бледнеет. Журналисты в зале — вповалку: все сразу поняли, что это розыгрыш. После пресс-конференции подходит директор турнира, извиняется: «Понимаешь, мы это специально сделали, чтобы подогреть интерес к твоему выступлению». «Вот и я тоже подогреваю интерес», — говорю ему в ответ.
— Заметка про двух кагэбэшников не так уж далека от правды. Не секрет, что все советские делегации сопровождались людьми из компетентных органов. Теннисисты не были исключением?
— Мы тогда выезжали за рубеж вдвоем-втроем, постороннего в малочисленную команду просто так не включишь. Поэтому в теннисе функции присматривающего обычно выполнял кто-то из тренеров или игроков. Эти люди давали соответствующую подписку и потом докладывали что и как. Я могу предположить, кто этим занимался, но не хочу называть имена — многие еще живы. Один раз, правда, с нами в Англию поехал переводчик, про которого мы точно знали, что он откуда надо. Каждый день нам показывали, что мы находимся под колпаком. Оставишь утром ракетки в номере, а вечером находишь их переставленными. Или сложишь джемпер на стуле одним образом, а к вечеру его кто-то уже переложил. Спустя много лет выяснилось, что за нами присматривали спецслужбы тех стран, куда мы приезжали на турниры. Знакомые, работавшие директорами соревнований, признавались: они были вынуждены докладывать о нас по инстанциям. Каждый день писали в свои органы, что делали и с кем встречались советские теннисисты. Таким образом, мы находились под перекрестным контролем.
— У вас был вариант остаться за рубежом?
— Американская теннисистка Билли Джин Кинг, с которой мы дружили, уговаривала меня эмигрировать в США. Было конкретное предложение, да и я к тому времени уже понимала, что творится в стране, «Архипелаг ГУЛАГ» читала. Но мыслей остаться за границей не появлялось. Ну, скажем, была бы я не четвертой ракеткой мира, а, например, второй. Зато у мамы случился бы инфаркт, муж у меня военный — с него или погоны бы сняли, или в самый дальний гарнизон отправили. Зачем мне это?
Правда, был и еще один вариант. Как-то все через ту же Кинг поступило приглашение выступать за клуб «Филадельфия фридомс». Билли Джин там была первой ракеткой, а одним из главных спонсоров команды являлся знаменитый певец и музыкант Элтон Джон. Мы с ним, кстати, несколько раз общались в Америке на показательных матчах. Такой переход можно было организовать легально. Когда я вернулась в Союз, поговорила на эту тему с теннисными руководителями, но они отмахнулись, хотя государство могло получить от этой поездки немалую пользу: американцы предлагали мне хорошую зарплату в твердой валюте. По тогдашним советским законам львиная доля этой суммы уходила в казну, самому работнику оставляли крохи.
— Призовые деньги за победы на теннисных турнирах делились таким же образом?
— Расскажу такую историю. В 1973 году Метревели играл в финале Уимблдона против чеха Яна Кодеша. Так вот, когда Алик вернулся в Москву и пошел в Спорткомитет отчитываться за командировку, выяснилось: он должен государству еще около 15 фунтов. По старым законам помимо государственной доли из призовых денег вычитали еще и суточные. Вот Метревели после своего успеха и оказался в должниках. За выигрыш турнира тогда платили примерно 500 долларов, за выход в финал — около 300, за полуфинал — 200—250. Плюс еще какая-то мелочь набегала за пару. В итоге после вычета суточных я умудрялась что-нибудь себе купить — туфли или платье. В отличие от некоторых коллег передо мной не стояло задачи привезти пятнадцать магнитофонов, реализовать их и заработать на этом. Хотя время от времени выгодные варианты возникали, не скрою. Как-то, например, предложили доставить в Москву 250 косыночек для последующей реализации. К счастью, я выезжала за рубеж чаще, чем другие, и могла обеспечить нормальными вещами свою семью. Да и зарплату я получала более чем приличную: ставка члена сборной СССР составляла 370 рублей в месяц.
Вообще же челночный бизнес в то время был поставлен на широкую ногу. Занимались им не только спортсмены, но и артисты, музыканты — все те, кто более или менее регулярно бывал за границей. Мой друг из Большого театра рассказывал, как у них было организовано дело. Когда они приезжали на гастроли, весь город разбивался на квадраты, которые закреплялись за каждым из членов труппы. Они их прочесывали, а потом рассказывали друг другу, где что продается. Через пару дней весь театр знал, где можно выгодно ухватить ткань, а где — дамские сапожки. Осуждать за это людей, мне кажется, трудно. Для многих это была вторая работа, иначе бы они просто не выжили. У премьеров в балетной труппе зарплата была хорошей, а сколько получал в том же Большом театре массажист? 110—120 рублей в месяц.
— Правда ли, что большим вашим поклонником был министр обороны СССР Андрей Гречко?
— Гречко вообще очень любил спортсменов — Иру Роднину, Валеру Харламова… Когда я перешла из «Динамо» в ЦСКА, мы с ним часто играли в теннис в паре. Он терпеть не мог проигрывать. Однажды это все-таки случилось, так его адъютант позвонил в ЦСКА: «Что вы там натворили? Андрей Антонович в таком ужасном настроении, война может начаться!» Это была, конечно, шутка.
 |
Министр обороны СССР Андрей Гречко увлекался теннисом и провел немало матчей в паре с Морозовой Фото: РИА Новости (Fotosa.ru) |
Обычно я всегда знала, будет ли Гречко на тренировке. Если он собирался приехать, вдоль Ленинградки, начиная от стадиона «Динамо», выстраивались люди из службы охраны, следившие за ситуацией. Как-то раз еду на корты, чувствую, что-то не то. Оцепление начинается уже на Маяковке, охранники стоят чуть ли не через каждые десять метров. Приезжаю, вокруг — одни черные ЗИЛы. Выхожу на площадку, мне шепчут: «Будет момент, нужно сыграть так, чтобы Андрей Антонович предстал в наилучшем виде». До окончания нашего матча остается минут пятнадцать, вдруг в зал входит весь генералитет Вооруженных сил СССР. Трибуны на корте ЦСКА маленькие, половина сразу оказалась занята серыми мундирами и красными лампасами. Тут мы накидываем Гречко свечу, он эффектно гасит ее смэшем, в зале — буря аплодисментов. Оказалось, министр обороны предписал всем высшим офицерам сдавать обязательные физические тесты, как в Америке. И вот в этот день генералы отправились на площадки ЦСКА заниматься физкультурой, а потом пришли ему доложить. Андрей Антонович же решил на собственном примере устроить им представление, которое должно было еще больше убедить подчиненных в пользе спорта.
Надо сказать, что Гречко был очень душевным человеком. После тенниса мы с ним всегда пили чай. Тогда я, например, узнала, что есть такие конфеты — «Слива в шоколаде». Изумительно вкусные, адъютант всегда их возил с собой. А еще не было ни одного праздника 8 Марта, чтобы министр обороны, придя на стадион, не сделал пусть даже самого маленького подарка всем женщинам без исключения — включая гардеробщицу и уборщиц. Говорили, что вокруг него всегда было много женщин. Что же, это правда — Гречко любил слабый пол. Но при этом он был очень галантным, умел подать себя.
— Значительная часть вашей жизни вообще оказалась связана с армией. Муж у вас военный, сами вы выступали за ЦСКА. Даже жила ваша семья в особом доме для высокопоставленных офицеров.
— Это, кстати, тоже заслуга Гречко. Как-то одна из моих подруг, дочь генерала, рассказала, что Ирине Родниной дали квартиру в особом офицерском доме на Рылеева. «У тебя с министром хорошие отношения. Сходи к нему, попроси, он тебе тоже даст», — заметила она. Мне было очень неудобно, но Витя пригрозил: мол, убью, если не попросишь (смеется). В общем, я решилась, мотивировав это тем, что хочу съехаться с мамой. Маршал обещал что-нибудь подобрать. Возвращаюсь с очередных соревнований, меня уже из интендантского отдела разыскивают. Вызывает меня генерал, ведавший распределением ордеров. «На вас поступила разнарядка, — говорит. — А скажите, Андрей Антонович дал это указание устно или письменно?» Чувствую, хочет он дело затянуть, перевести его в бюрократическую плоскость. И тут меня осенило. «Я завтра с Гречко в теннис играю, вот и спрошу», — отвечаю. Генерала как ошпарили: «Не надо!» — и сразу все подписал. В итоге в том доме из штатских оказалось всего три человека: Роднина, я и Штирлиц — артист Вячеслав Тихонов.
— А каким ветром из самого центра Москвы вас занесло в пригород английской столицы?
— В конце 80-х я работала тренером сборной страны по теннису. Команда у нас была очень сильная — Лариса Савченко, Светлана Пархоменко, Наташа Зверева. Вот только Советский Союз начал потихоньку распадаться, а вместе с ним стала разваливаться и налаженная система подготовки, о которой я рассказывала. Да и платили тренерам копейки… В этот момент мне поступило три предложения из-за рубежа — из Великобритании, Германии и Австралии. Семейный совет решил в пользу Англии. Сказалась магия Уимблдона, да и для дочери этот вариант был наилучшим: Катя занималась теннисом, ходила в английскую спецшколу. Так я оказалась в теннисном центре в Марлоу. Правда, больше там уже не работаю. Катя два месяца назад родила, так что теперь помогаю ей нянчиться с маленькой Дашенькой. Да и готовить профессиональных игроков мне сейчас интереснее, чем юниоров.
— Вы тренировали лучших теннисисток страны, начиная со старшего поколения и заканчивая Еленой Дементьевой и Светланой Кузнецовой. Кто из них был наиболее талантлив?
— Знаете, тренер любит всех своих учеников. Для него они все таланты и умницы. Я отвечу немного по-другому: дальше всех пойти, думаю, могла Наталья Зверева. У нее были просто феноменальное чувство мяча и видение корта. Я знаю Наташу с пеленок, она в сборной СССР с 13 лет. Помню, как ее в первый раз послали в Англию — просто попробовать игру на траве. А она с ходу одержала победы в трех турнирах подряд! Увы, отец Зверевой Марат Николаевич, который и вырастил из дочки теннисистку, в решающий момент не захотел выпускать ее из рук. Просто не захотел ее никому отдавать: видимо, сыграл свою роль материальный момент. И Наташа в какой-то момент в своем развитии остановилась.
Огромный талант и потрясающее отношение к делу были у Елены Дементьевой. Меня до сих пор грызет ощущение несправедливости, что она не выиграла ни одного турнира «Большого шлема». До сих пор в глазах стоит ее полуфинал здесь, на Уимблдоне, против Серены Уильямс. У Дементьевой был матч-бол, соперница пошла к сетке. Лена в таких случаях прекрасно обводила по линии, в 99 случаях из 100 попадала точно в корт. А тут послала мяч кроссом, американка его взяла и потом переломила игру.
