Люди дела: Михаил Прохоров. Часть II
Первая часть беседы здесь
— Когда мы говорили о джинсовом кооперативе, с которого, собственно, и начинался ваш путь в большой бизнес, я о главном не спросил: вы-то сами, Михаил, продукцию «Регины» носили?
— Не вылезал! В магазинах джинсы моего размера было не достать, а тут шили и «варили» из дико дорогого тогда индийского материала в полном соответствии с пожеланиями клиента… Хотя из-за одежды я и прежде особо не парился. Немодно, нестильно — абсолютно наплевать. Так с детства пошло. Пока папа работал в Спорткомитете, привозил кое-какую обновку из загранкомандировок. Потом, правда, это перестало быть актуальным. К десятому классу я вымахал под два метра, нога вытянулась до 47-го размера, который и на Западе не являлся самым ходовым… Вот папа любил красиво одеться. Он ведь родом из деревни, из семьи раскулаченных. Для него было важно, как человек выглядит. А я запросто мог прийти в институт в трениках с растянутыми коленями-пузырями и вязаном свитере. Мне вежливо делали замечания, дескать, не комильфо… У нас публика старалась в пиджаках и галстуках щеголять — все-таки будущие финансисты-международники… Для меня деловые костюмы — атрибут, униформа, не более. Сам не выбираю, заказываю портному, он и шьет на мою нестандартную фигуру. Кроме спорта люблю еду, вот это чистая правда. Дома у меня два повара. Можно сказать, я обжора, ем помногу. С другой стороны, дело не в изысках. Любимая еда детства — российский сыр с колбаской типа сервелат. Возвращаюсь с работы среди ночи, иду на кухню, ставлю чайник, достаю из холодильника продукты, сам делаю бутербродики и кайфую… Отварная курица нравится с младых лет, обожаю сладкое, а вообще предпочитаю русскую и грузинскую кухню.
К автомашинам и технике я равнодушен. В начале 90-х была мода на наручные часы. Но механические часто выходили из строя, поэтому быстро охладел к их приобретению. И компьютеры в моем присутствии нередко барахлят. Видно, энергетика такая. Мобильным не пользуюсь. Зачем, когда есть секретари? Они передадут важную информацию, едва освобожусь. Это ведь психологическая история. Что произойдет, если отвечу на звонок не сразу, а, допустим, через час? Спросите у моих помощников: всегда отзваниваю. Ну узнаю новость с некоторой задержкой — и что? Мир перевернется? Я же не дилер, покупающий или продающий валюту. Волен сам формировать график. Вопрос организации процесса, только и всего…
— Не сомневаюсь, деньги у вас просят часто. Интересно, с какой регулярностью даете?
— Точную цифру не назову, не высчитывал. Я создал благотворительный фонд, его возглавляет Ира, сестра. Вместе с коллегами она и помогает людям, которым реально плохо. Там работают специалисты, способные лучше меня определить, кому и в каком объеме оказывать финансовую и прочую поддержку. Я предоставляю деньги, а они решают. Думаю, это более правильная история, хотя всем, увы, не поможешь. Отказывать очень нелегко, тем более что адресованную мне почту всегда читаю сам… И отвечаю на письма, кстати, тоже. Пишу от руки, могу секретарю надиктовать, но ни разу в жизни не отправил эсэмэску или мейл. На английском, правда, телексы набивал. Был такой эпизод в биографии, когда в 1989 году работал bond dealer в банке и двумя пальцами стучал по клавишам машинки Philips. С тех пор к печатным устройствам не прикасался. И не планирую.
— Вроде и художественную литературу не жалуете?
— В свое время прочел много беллетристики. Вероятно, под воздействием сестры-филолога, которая руководит издательством «Новое литературное обозрение». Потом понял, что собственные переживания для меня более актуальны, нежели придуманные книжные истории. Чувство, будто я уже прожил это внутри. Моя каждодневная жизнь так насыщена, что не возникает потребность в дополнительных искусственных эмоциях. Пусть и от высококачественной литературы. Но это сугубо субъективный взгляд, никому его не навязываю.
— А дневники?
— Не вел и не веду. Все храню в голове, память пока справляется. А мемуары — это на пенсии. Довольствуюсь тем, что обо мне книжки пишут. Говорят, уже две вышло. Правда, не прочел ни одной. Зачем? Смысла не вижу. О себе все знаю.
— Готовы поделиться сокровенным? Например, поведать о наикрутейших обломах, случавшихся с вами?
— По разным причинам приходилось расставаться с друзьями. Переживал крайне болезненно. Гораздо острее, чем потерю какого-нибудь бизнес-актива или денег.
— Развод с Владимиром Потаниным — самая громкая история, но, думаю, не единственная?
— Были и другие. Особенно неприятно, когда происходит немотивированный разрыв, человек перестает общаться без видимой причины. У меня и такое случалось. Товарищ, с которым мы долго поддерживали добрые отношения, вдруг исчез из моей жизни и не реагировал на попытки объясниться. Я неоднократно пробовал разобраться, в чем дело, а потом приключился еще один странный эпизод… Прилетаю на три дня на отдых в Израиль и — совпадение! — селюсь в той же гостинице, где остановился и бывший приятель. Его встречают мои друзья и говорят: «Ты в курсе, что Миша здесь?» Через десять минут Саша съехал из отеля… Все, я поставил крест. С тех пор прошло лет десять, но для меня по сей день загадка, что же приключилось. Мы не ругались, не ссорились, не было ничего, что дало бы повод для обиды. И совместным бизнесом давно не занимались. Это мой первый партнер по кооперативу «Регина»… Словом, нет ответа.
— Может, человек не сумел пережить вашего взлета?
— Александр уехал из страны, потом вернулся, успешно развивал здесь собственное дело. Не знаю, глупо гадать… С откровенной завистью я почти не сталкивался. Повезло: меня всегда окружали успешные, состоявшиеся люди. Взять хотя бы тех, кто за последние десять лет вышел из «Норникеля». В плюс к экс-гендиректору Александру Хлопонину, не нуждающемуся в дополнительных аттестациях. Финдиректор Игорь Комаров — ныне глава «АВТОВАЗа», мэр Норильска Олег Бударгин — глава ФСК ЕЭС, наш главный финансист Александр Новак — замминистра финансов России, первый замгендиректора Лев Кузнецов — губернатор Красноярского края, отвечавшая за социальные вопросы Ольга Голодец — заместитель мэра Москвы… Я работал как headhunter, собирая яркую команду, каждый член которой был бы сильнее меня в своей области. Все они обладали потенциалом первого номера, что, собственно, и подтвердило дальнейшее. Управлять сильными людьми с задатками лидеров, поверьте, задача непростая, тем не менее нам удавались большие истории, мне есть кого и что предъявить. Сегодня мы независимы друг от друга, но сохраняем хорошие человеческие отношения.
— Никто не выпал из обоймы?
— Пожалуй, нет. По крайней мере, из начинавших в банке. Там работал крепкий в профессиональном отношении коллектив. А еще раньше, в институте, я попал в очень сильную 222-ю группу. Из сорока человек тридцать получили дипломы с отличием, полгруппы за время учебы вступило в КПСС, что тоже служило признаком селекции. Я написал заявление в партию в 1987 году и сделал это исключительно по карьерным соображениям, поскольку оканчивал международное отделение, а членство в КПСС являлось в советское время серьезным конкурентным преимуществом. Но билет я не сдавал и не сжигал, до сих пор храню его. И комсомольский тоже. Могу показать, если интересно. Кстати, в партию мы вступили в один день с Сашей Хлопониным… Этому предшествовала забавная история. После возвращения из армии я стал несдержан на язык, отпускал двусмысленные шуточки на собраниях, хохмил не в меру. Серьезные товарищи из числа молодых коммунистов решили не включать студента Прохорова в партийный резерв для последующего приема в ряды КПСС. Мол, очень уж легковесен и несолиден. А я отвечал за спортивную работу в институте. Пошел в партком и рассказал, что члены КПСС мало занимаются физкультурой, предложил устранить недостаток. С тех пор на все выходные назначал кроссы, эстафеты, марафоны, марш-броски… С утра пораньше. И строго следил, чтобы усомнившиеся в моей политической зрелости не уклонялись от обязательного моциона. После двух месяцев пробежек и заплывов их мнение обо мне изменилось в лучшую сторону…
— Мы успели вскользь коснуться разрыва с Потаниным, но историю вашего знакомства из виду упустили. Восполним пробел?
— Историческая встреча произошла 31 марта 1991 года. Саша Хлопонин, который в тот момент работал ведущим специалистом Внешэкономбанка, позвонил и сказал, что наш товарищ, учившийся в Финансовом институте курсом старше, просит открыть в МБЭС счет для знакомого по фамилии Потанин. Так мы с Владимиром и познакомились. Что удивительно, изначально заявленная тема в разговоре даже не возникла. В течение пяти часов обсуждали ситуацию в стране и свои шаги в связи с этим. К тому моменту у меня созрела куча идей, было четкое понимание, как создать банк. Я же видел рост других, приходивших в МБЭС поучиться и попрактиковаться под моим чутким руководством… Шли ведь не только экономисты и финансисты, а вчерашние врачи, инженеры, учителя. Сначала над ними посмеивались, но шутки поутихли, когда эти люди спустя полгода стали приезжать к нам на иномарках с водителями и в дорогих костюмах. За короткое время они смогли подняться, нажить деньжат. На их фоне я объективно обладал большим ресурсом в силу специфики ежедневной работы. Словом, морально созрел, чтобы двинуться в эту сторону, но с трудом представлял, как применить накопленные знания, куда сунуться с ними. Знакомство с Потаниным случилось в нужный момент. Он тогда занимался внешнеэкономической ассоциацией «Интеррос». Оказалось, у нас много общих стратегических интересов, хотя трудно найти более внешне и внутренне непохожих людей. Зато для бизнеса мы были идеально совместимы. Так сложился тандем.
— Наверное, все же дуэт. В тандеме кто-то сидит спереди, а педали крутят оба.
— Суть не в терминах. Важнее, что осенью 1991 года мы с Потаниным начали создавать банк МФК, зарегистрированный, как сейчас помню, 22 апреля 92-го, в день рождения вождя мирового пролетариата. Учредителями стали МБЭС, ВТБ, Сбербанк и «Интеррос». Мы быстро набрали солидную клиентскую базу, получили большой объем привлеченных денежных средств. В новую структуру я взял половину сотрудников МБЭС. Собственно, мы и остались в том же здании на Маши Порываевой, где сидели. Сначала арендовали два этажа, потом заняли остальные. Через какое-то время почувствовали: не хватает капитала. Пригласили в акционеры крупные компании — «Сургутнефтегаз», «Союзпромэкспорт», «Техностройэкспорт» и ряд других. Возник банк ОНЭКСИМ.
— С ним и вышли на залоговые аукционы.
— Да, это «Норильский никель», Северо-Западное пароходство, «СИДАНКО», небольшой пакет акций Новолипецкого металлургического комбината… Те аукционы почему-то крепко увязывают с именем Потанина, ставшего после президентских выборов в 96-м первым вице-премьером в правительстве Черномырдина, хотя фактически решение принималось годом ранее. До сих пор живет и здравствует легенда, будто хитрые олигархи получили лакомые кусочки родины задарма. Ошибка участников залоговых аукционов в том, что они сразу включились в работу, не продемонстрировав критикам, в каком ужасающем состоянии достались им активы. Скажем, «Норникель» имел задолженность свыше двух миллиардов долларов, долги превышали годовой оборот компании, людям по шесть месяцев не платили зарплату, бюджет Красноярского края не получал от комбината ни копейки налогов. Руины, а не предприятие! Вернее, производственная часть — более-менее, а в остальном — сущий банкрот. Все считали, комбинат вот-вот закроется.
— За какую сумму он вам достался?
— Стартовый залог — 170 миллионов долларов. Когда выкупали, доплатили 250 миллионов плюс еще триста миллионов по инвестдоговору, которые реально вложили в норильскую инфраструктуру. В основном в Пеляткинское газовое месторождение.
— Банк «Российский кредит» тоже претендовал на комбинат и даже предлагал солидную сумму, однако куш достался вам. Кто первым встал, того и тапки?
— Нет-нет, дело не в этом. На словах наши конкуренты говорили о четырехстах миллионах, но это был ничем не обеспеченный фуфел. Замечу, что и мы долго искали партнера под аукцион, хотели зайти в Норильск на условия фифти-фифти. Встретились с огромным количеством инвесторов — и российских, и зарубежных. Никто не согласился. Ни один! В ответ на предложение лишь пальцем у виска крутили: «Вы чего, ребята, обалдели?!» Люди не верили, что предприятие можно спасти. Чтобы внести первую сумму, мы взяли кредиты, влезли в долги, история была предельно рискованная. Сегодня легко рассуждать о выгодных вложениях, когда все в шоколаде и «Норникель» стоит под пятьдесят миллиардов долларов. А тогда на комбинате нас ждала натуральная жуть… Да, у народа осталось неприятное послевкусие по итогам приватизации, но надо понимать: при любом раскладе этот процесс не мог быть справедлив сразу для всех. У одних стало больше, у других — меньше, и от этого никуда не деться. Тем не менее, убежден, залоговые аукционы сыграли минимум две важные роли: во-первых, удалось сохранить предприятия, во-вторых, в России возникла национальная буржуазия, чего не случилось ни в одной из стран постсоциалистического пространства. Это стратегически важное преимущество нашей экономики.
— Первую поездку в Норильск помните?
— Ноябрь 97-го года. Гендиректором тогда был Хлопонин. Саша сделал большое дело. Люди ему поверили. Голодный и разъяренный народ пошел за московским мальчиком, пообещавшим, что разрулит ситуацию и вернет долги по зарплате. Чтобы Хлопонин сдержал слово, мне пришлось единственный раз в жизни выдать кредит лично и без гарантий. Саша приехал и говорит: «Нужно пятьдесят миллионов долларов. Не факт, что быстро отдам, но в Норильске полный коллапс. Если вернусь без денег — трындец. Надо проплатить хоть что-нибудь». Мы долго тогда просидели, не закончили разговор в кабинете, продолжили за ужином. По сути, я совершил преступление, приняв важное бизнес-решение исключительно на основании человеческого фактора. Не делал подобного ни до, ни после. Без всякого покрытия выдал Саше сумму, которую он просил. Можно сказать, в никуда! Зато Хлопонин возвратился на комбинат не пустой, привез зарплату… К моменту моего приезда в Норильск ситуацию удалось взять под контроль, хотя проблем хватало. А после дефолта 98-го года на «Норникель» пролился золотой дождь: внутренние долги ведь считались в рублях, они обесценились в пять раз из-за падения курса национальной валюты, сырье же подорожало вдвое. Сказка! Вот для меня, руководившего ОНЭКСИМом, август 98-го стал кошмаром наяву. Еще в пятницу вечером я возглавлял преуспевающий банк с подушкой кэша почти в миллиард долларов, а в понедельник превратился в банкрота с долгом миллиарда в полтора…
— Ну да, ну да… «Стихии неподвластный» ОНЭКСИМ…
— Слоган придумали наши пиарщики. Никто не предполагал, что все рухнет столь масштабно и стремительно. Классический форс-мажор! Последующая реструктуризация стала моей, наверное, самой тяжелой сделкой в жизни. Приходилось работать в обстановке полного недоверия. «Вы все украли! Не врите, будто у вас ничего нет! Верните деньги!» — вот рефрен кредиторов. Встречался с каждым по отдельности, убеждал, объяснял. За несколько лет авторитет банка так окреп, что люди отказывались верить в наше падение. А мы банально подорвались на «Связьинвесте». Ввязались в войну, не обладая достаточными ресурсами. Тут уж или драка до крови, или управление активами. А когда ты вынужден двести с лишним часов провести на допросах по семи уголовным делам, сил и времени на основную работу не остается. Я ходил к следователю через день, как на службу. Едва не схлопотал подписку о невыезде, был на грани, да следак оказался нормальным мужиком…
— Могли посадить?
— Это уж как решил бы справедливый российский суд, но лет на восемь, думаю, мне наскребли бы. Гусинский с Березовским сил и средств не жалели, нагружали конкретно, не давали ничем заниматься, мстя за уведенный из-под носа «Связьинвест». Все позабыли, но рождение телекиллера Доренко началось именно с нас. Он размялся на мне с Потаниным, рисуя на экране яркие таблички и красочно расписывая, как мы довели «Норникель» до ручки. Сустав Примакова и кепка Лужкова возникли много позже… Долбили нас конкретно, а мы лишь отбивались и оправдывались. Битву на два фронта не потянули, вот и получили… За грубую ошибку пришлось заплатить высокую цену. Уголовные дела окончательно закрыли к декабрю 99-го, с долгами ОНЭКСИМа разобрались лишь к июлю 2000-го. Правда, по всем обязательствам…
— Когда у вас охрана появилась, Михаил?
— Году в 92-м. После перехода в банк. Это же считалось модным. Хотя и тогда не воспринимал ребят как телохранителей. Скорее, использовал помощниками по хозчасти: принести спортивную сумку, встретить-проводить девушку… В общественные места никогда не ходил с охраной, оставлял ее на улице перед дискотекой или рестораном. Не понимаю людей, сидящих за столом в окружении автоматчиков. Ну ел бы дома, если так боишься за драгоценную жизнь…
— И в Норильске у вас не появилось поводов беспокоиться о целости головы на плечах?
— Я перебрался туда в июле 2001-го и сменил Джонсона Хагажеева на посту гендиректора компании. Нет, ничего особо экстремального не припоминаю. Ну уволил охрану на комбинате. Иного способа борьбы с воровством не было. Город-то маленький, все друг друга знают, тяжело остаться безучастным, когда одни тырят, вторые закрывают глаза на происходящее, а третьи торгуют краденым. Поэтому мы набрали бывших десантников и ребят из ЧОПов, и те работали вахтовым методом — месяц через месяц. Возили их с большой земли самолетами, поселили изолированно, кормили в отдельной столовой, чтобы максимально сократить контакты с местным населением. Это принесло результат, удалось выявить и перекрыть основные точки и маршруты хищений драгметаллов. Крик в городе поднялся! Мы ведь лишили людей реального бизнеса. Экзотические методы воровства случались. Стоит полярной ночью охранник на посту, кутается от холода в ватник и вдруг слышит какие-то хлопки. Смотрит по сторонам: вроде ничего подозрительного, а странные звуки продолжаются. Стали следить, засекли уникальную пневмопушку, сооруженную местными Кулибиными. Заряжалась она пластиковыми полуторалитровыми бутылями со специальным раствором из разведенного палладиевого концентрата. Этими снарядами и пуляли через ограждение с территории комбината. По другую сторону забора стояли люди в белых маскхалатах, встречавшие «посылки». Нашли мы и подкоп, в котором лежала отводная труба для шламов. Народ использовал любой способ, чтобы поживиться за казенный счет. Или другая схема бизнеса по-норильски. Комбинат за свои деньги пробурил артезианские скважины и подвел их к двум заводам — пивному и молочному. Одну скважину со временем заварили, а вторую отдали в аренду бизнесмену, состоявшему в родстве с замдиректора комбината. И он нам же продавал эту воду за полтора миллиона долларов в год! Человек так привык к сложившейся ситуации, что искренне возмутился, когда мы его тронули. Чтобы не поднимать очередную волну воплей об удушении норильского предпринимательства, я резко рубить не стал, через год снизил оплату до миллиона двухсот тысяч долларов, потом до шестисот тысяч, до четырехсот… По закону мог сразу прихлопнуть фактическое воровство, но люди не понимали, почему у них отнимают доход, вот и переучивал постепенно…
— Наезжать на вас не пытались?
— Гендиректор в Норильске — второй после Бога. Рабочие, правда, как-то позвали в цех на откровенный разговор. Мне советовали не соваться от греха подальше, но я сходил и предложил желающим сразиться на кулаках, только по-честному — один на один. Добровольцев не нашлось…
Поначалу обострились отношения с профсоюзами, от которых я получил экстравагантное прозвище — Ужас, Летящий На Крыльях Ночи. Это же Заполярье, там по несколько месяцев солнце над горизонтом не поднимается… Хотя никаких ужасных решений я не принимал. Они не нравились лишь отдельным типам, занимавшимся политиканством и пытавшимся вставлять палки в колеса. Например, спецодежду для рабочих комбината стирали в оборудованных для этой цели прачечных. Если добавить в порошок больше соды, чем надо, воротнички курток грубели, вставали колом и натирали шеи. На ровном месте возникало недовольство, которое профсоюзные деятели старались использовать в своих интересах. Такая мелкая пакость. Пришлось нам открыть собственные прачечные… Потом мы начали шить спецодежду для разных профессий. Двадцать семь базовых комплектов! Показателем высокого качества униформы стало то, что вскоре она появилась на главной барахолке Норильска. Старую робу никому ведь не приходило в голову продавать, а эта оказалась удобна, практична, модна. Разработкой дизайна, кстати, частично занималась Оксана Ярмольник.
— За чей счет шла экипировка?
— Предприятия, конечно. Это как гимнастерка и сапоги для солдат. Они же не платят Минобороны. Пока не платят… Кстати, именно в Норильске я понял: проводимые изменения должны опережать сознание широких народных масс на чуть-чуть, на самую малость. Если сразу рвануть далеко вперед, даже лучшие начинания обречены на провал. Скажем, я продекларировал, что хочу сделать из компании мирового лидера отрасли. Работники комбината были акционерами «Норникеля», значит, имели кровную заинтересованность в высокой капитализации предприятия. Это в теории. А на практике? Простой трудяга в макроэкономике смыслит, мягко говоря, не слишком много, ему важно, чтобы зарплату платили вовремя и не напрягали сверх нормы. А тут, понимаешь, какие-то разговоры о повышении производительности труда… Словом, мы зашли с другого бока. Приходили в цех и раскладывали на столе картинки: смотрите, вот такими будут бытовки и столовки, а такими — душевые и спецодежда… Это понимали гораздо лучше. Через три года люди почти перестали задавать вопросы о повышении зарплаты, заговорили о капитализации и дивидендах. Более того, во всех норильских газетах на первой полосе обязательно печатался сначала прогноз погоды, а потом — курс акций «Норникеля». Многие горожане тогда реально стали миллионерами. Рублевыми, конечно… Так что не все в России обмануты ваучерной приватизацией. Есть положительные примеры, хотя их не столь много, как хотелось бы.
— Как, кстати, вы распорядились своим ваучером, Михаил?
— Никак. Даже не получал его. В тот момент я уже был состоятельным человеком и не нуждался в подобных формах дохода. Деньги давно стали для меня универсальным мерилом успеха, не более. Когда начинаешь новый проект, думаешь ведь не о том, какую маржу снимешь. Увлекает процесс.
— Легко расстаетесь с активами?
— Закон бизнеса: если прикипаешь к чему-то, это уже хобби. Предлагают хорошую цену — продавай без колебаний. Лучше иметь диверсифицированные активы, тогда не упадет совокупная корзина. А вот людей увольняю с трудом. Всякий раз внутренне настраиваюсь, чтобы объяснить человеку, почему не беру его из одного проекта в другой. Многое ведь зависит от индивидуальных особенностей и способностей. И хороший работник может не подойти для нового дела. Такие вещи лучше говорить прямо в глаза, без недомолвок и эвфемизмов. Школа Норильска принесла большую пользу, многому там научился. Когда после возвращения на материк предлагали попробовать себя в роли губернатора, искренне отвечал, что мне это неинтересно, поскольку схожий путь уже прошел.
— Экологические проблемы Норильска, на ваш взгляд, разрешимы, Михаил?
— Боюсь, нет. Когда комбинат выработает ресурс, город придется, что называется, закрывать. Мы немало сделали, чтобы улучшить ситуацию: поставили дополнительные фильтры, подняли трубы, но базовые, системные ошибки были заложены задолго до нас. Советский Союз никогда не задумывался об экологии, в атмосферу летели все вредные выбросы скопом. В руде много серы, ее можно утилизировать, но чтобы вывезти по Северному морскому пути более двух миллионов тонн, пришлось бы строить специальную флотилию серовозов из шестидесяти судов. Расходы составили бы около трех с половиной миллиардов долларов. Совершенно бессмысленная история! Отдельная тема — двойной стандарт. Люди привыкли жить в таких условиях, а многие даже не хотели ничего менять. Скажем, вредники. Работники, занятые на вредном производстве, получали серьезные надбавки и дополнительный отпуск за тяжелый труд, а с внедрением новых технологий эти бонусы отпадали. И народ взбунтовался, стал совать напильники в системы очистки воздуха, выводя их из строя. Я попытался объяснить, что улучшение экологии выгодно всем, а в ответ услышал: «Сынок, мы вредники, понимаешь?» Убедился, что имею дело с самураями. Особая крутизна заключалась в том, чтобы дышать отравленным воздухом. Пришлось на время отступить, матерые вредники оттрубили до пенсии, а новых работников мы уже брали на других условиях…
Предмет я изучал серьезно, занимался с преподавателями Горного института, даже заказал учебник об основах производства никеля. По нему сдавали экзамен московские управленцы, имевшие отношение к комбинату. Считал неправильным, если кто-то не знает, чем именно занята компания. Люди должны говорить на одном профессиональном языке. Не прошедшие испытания рисковали премией…
— Могли и дальше рулить в Норильске, если бы не куршевельский скандал, Михаил?
— Думаю, в конце 2007 года так и так ушел бы. У меня все было на мази, не хватило буквально девяти месяцев, чтобы отладить систему до конца. Люблю решать сверхзадачи, когда их нет, становится скучно.
— Все рухнуло в одночасье?
— У нас с Потаниным был, по сути, семейный бизнес. И развод — удел двоих, остальным ни к чему в это соваться. В случившемся виноваты оба — не важно, кто больше, а кто меньше. Хотя лично я предпочитаю спрашивать с себя. Так честнее и правильнее. Жаль, образцовое партнерство не завершилось показательным разводом. Это было важно для всего российского бизнеса, культуры отношений. Мы не прописывали вариант раздела активов, поскольку даже теоретически не допускали, что такая ситуация может когда-либо возникнуть. По сути, создавали компанию на века…
— В итоге вам пришлось срочно съезжать с Истры, забрав аквабайки…
— Еще раз: нам не удалось цивилизованно разойтись, но комментировать это не хочу, дело касается лишь двоих.
— Ваша история доказывает, что друзей в бизнесе не бывает?
— Понимаете, долгое время мы сидели с Потаниным бок о бок, виделись по четыре раза в день. А когда я перешел в «Норникель», встречаться стали раз в месяц, пересекались в «Лужках», в нашем корпоративном доме отдыха. Но это, согласитесь, иное. Порвались какие-то ниточки, пропала физическая близость, позволявшая понимать партнера с полуслова.
— Сегодня вы общаетесь?
— На уровне «привет-привет». Не более того.
— Словом, как бывшие супруги.
— Наверное. Я не был женат, мне сложно сравнивать. Главное, у нас нет общих детей, никто не должен платить другому алименты.
— И все же, как ни крути, куршевельская история дорого вам стоила.
— А мне кажется, что я вышел из нее вполне достойно.
— Это первый случай, когда вам наглядно продемонстрировали, что не деньги решают все?
— И раньше знал: голова важнее кошелька. Иногда даже горжусь, что мои подвиги кратно преувеличены. Но тут уж ничего не попишешь.
— По слухам, в том январе, когда вас замели французы, вы оставили в Куршевеле двадцать миллионов евро. Спустили легко и непринужденно, купая девочек в шампанском Cristal.
— Ну чушь! Опровергать легенды глупо, тем не менее чистой воды мифология. Вот спорту на отдыхе мы уделяем много времени.
— Что называете этим словом, Михаил?
— Намек понят. Отвечаю. Над другими свечку не держу, а сам сексом за рубежом не занимаюсь. Впитал железное правило с молоком матери. Как вы знаете, отец у меня был международником, он четко объяснил: «В своей стране делай, сын, что хочешь, а за границей — ни-ни!» Я безоговорочно поверил папиному опыту, прислушался к совету. В Куршевель езжу с 1993 года, и до января 2007-го никаких проблем там не возникало.
— А потом вдруг обвинение в сутенерстве…
— Было много версий, откуда ноги растут. Кто-то предположил, что Саркози перед президентскими выборами раздул историю с русскими. Другие говорили, будто заказ пришел из России. Думаю, все значительно банальнее. Некий генерал из Парижа захотел стать министром внутренних дел Франции, и ему понадобились громкие дела. Сработал старый стереотип: все богатые русские — бандиты и сутенеры, а сопровождающие их женщины — девушки легкого поведения. Отрицательного фона добавило и дело с отравлением Литвиненко, гремевшее тогда в Европе. В полиции потом стыдливо опускали глаза, рассказывая это. За мной в отель пожаловали в семь утра. Культурно постучали в дверь. Я открыл. Проводивших обыск поразило, что ночую один, а в номере нет ни компьютера, ни сотового телефона. Раз пять прошлись по кругу, перевернули все вверх дном, никак не могли смириться с очевидными фактами…
— Вы не потребовали консула?
— Не стал. Спросил лишь о сути обвинений, а потом разбил их одним движением. Девять девушек, которых задержали вместе со мной, приехали по моему личному приглашению, при получении визы я каждой дал гарантию, что делал и раньше. Французы направили запрос в посольство, после чего, по-хорошему, должны были извиниться и немедленно всех отпустить. Но уже поднялась шумиха, и судья, выписавший ордер на арест, попытался сохранить лицо, для чего промариновал меня в камере четыре дня. Вернее, в обезьяннике временного содержания размером три на три метра с прозрачной стенкой из плексигласа и круглосуточно включенным светом. Не смертельно! Я и там показывал образцовое поведение, регулярно занимался спортом, отказывался идти на допрос, пока не завершу тренировку. Жил по своему сценарию… Сорок восемь часов ко мне не пускали адвоката. Потом наконец пришел совершенно бледный, даже зеленый от волнения. Его же крепко прессовали! Добрые люди скинули в прессу информацию, будто меня взяли в постели с двумя малолетками, а это совсем иная статья, даже не сутенерство. Когда сказал адвокату, что подобного не было и в помине, ему дурно стало, пришлось успокаивать человека, приводить в чувство. Он-то думал, придется обсуждать сумму залога, а история развернулась на 180 градусов.
— Тем не менее имиджевые потери вы понесли колоссальные…
— Согласен. Удар по репутации. Я подал встречные иски в суд, поскольку грубейшим образом было нарушено французское законодательство. Система стала защищаться, вот бодяга и растянулась на два года с лишним… В итоге дело завершилось снятием всех обвинений.
— Ваши друзья грозились в знак протеста спалить дискотеку Les Caves, в которой вы обычно устраивали вечеринки.
— Ограничились тем, что выкупили ее на следующее православное Рождество и… закрыли. Решили сделать мне такой подарок, хотя их никто об этом не просил. Я ведь Новый год всегда встречаю в России и 1 января в восемь часов вечера вот уже лет двадцать с хвостиком провожу у себя дома «опохмел-пати». А уже 2-го или 3-го мы компанией летим во Францию кататься на лыжах. В Les Caves я лично осуществляю фейс-контроль, поскольку отвечаю перед гостями за порядок. У меня никогда не было драк и прочих скандалов, хотя, сами понимаете, люди приходили разные. Конфликты с авторитетными ребятами случались, не скрою. Не пускал. Имею право: частная вечеринка. Иные персонажи смешно говорили: «Слышь ты, длинный! Сбегай за Прохором, он нам столик держит». Я отвечал: «Ага, уже разогнался!» Как-то прикатила веселая компания в подпитии. Первым из джипа вылез здоровенный мужик и, стоя ко мне спиной, обратился к попутчикам: «Ща две штуки евро дам, нас еще шампанским угостят!» Потом обернулся, увидел меня и произнес: «О-о! Боюсь, двумя тысячами тут не обойтись. Поехали обратно!»
— А вы когда вернулись к французам в Три Долины?
— После того как они официально извинились.
— Орден Почетного легиона — тоже форма сатисфакции?
— Нет-нет. Меня наградили за поддержку культурных проектов двух стран. Обижаться на ошибки системы с моей стороны было бы смешно. Всякое в жизни случается. Франция ведь не виновата, что и в ней встречаются служаки-кретины…
— Но Куршевель — не последний скандал, связанный с вашим именем, Михаил. Вспомнить хотя бы историю с банкетом на крейсере «Аврора».
— Повторяю: от своих подвигов не отказываюсь, но чужие мне не нужны. «Русский пионер» праздновал годовщину выхода первого номера. Андрей Колесников умолял заехать хотя бы на минутку. Я отказывался, объясняя, что в Питере у меня своя тусовка, но потом все же согласился. Журнал-то не чужой. На «Авроре» я пробыл недолго, поздоровался с Валентиной Матвиенко и Ильей Клебановым, после чего сразу уехал. А в прессе потом раздули, мол, Прохоров куражится над революционной святыней! Было другое: я предложил материально поддержать исторический музей, если флот передаст корабль на баланс города. Минобороны отказалось…
— Но, признайтесь, вы любите эпатировать публику. Иначе откуда взялись бы получившие хождение в тусовке афоризмы «Секс гуманизму не товарищ» и «Родное берегут, а не трахают»?
— Это фразы из моей колонки для «Русского пионера». Попросили написать стебный рассказ, сделал как смог. Ничего личного! Те истории выдуманные, а я помню разговор с заведующей профилакторием в Норильске, пытавшейся по доброте душевной подобрать мне невесту из числа работниц комбината. В ответ на встречный вопрос, почему сама не выходит замуж, дама бальзаковского возраста выдала реплику, достойную Жванецкого: «Мой жених уже умер». Я тогда сказал: «Моя невеста, надеюсь, еще жива…»
— Ищете?
— Не скажу, будто сильно озабочен проблемой.
— Претендентки на звание встречались?
— На мой взгляд, нет, но у девушек, подозреваю, иное мнение. Хотя продолжительные отношения у меня случались. К примеру, с Милой. Мы пересеклись в 94-м году в Нью-Йорке, куда я прилетал по делам банка. Общий товарищ нас познакомил. Мила работала представителем студии Miramax в Восточной Европе. Она родилась в России и эмигрировала с родителями в Штаты лет двадцать назад. Наш роман через океан продолжался три с лишним года. Встречались раз в месяц, в полтора. Вместе ездили отдыхать.
— Так, чтобы не по делу, а ради свидания летали в Америку, Михаил? Ну не знаю, на день рождения любимой, например.
— У меня не было на это времени. Давал самолет, чтобы Мила могла прилететь. Жест современного глобального мужчины.
— Персональным самолетом когда обзавелись?
— В 2003 году «Норникель» приобрел его для нужд компании. До того на балансе лишних средств не водилось, а потом появились. После развода с Потаниным я самолет выкупил. Эксплуатирую до сих пор.
— А виллу Леопольда на Кап-Ферра почему не взяли? Пожалели 370 миллионов евро?
— Я создал структурное подразделение, специальный фонд, занимавшийся поиском элитной недвижимости. Там крутятся не только мои деньги, но для дополнительного пиара покупку оформили на меня. Агент внес аванс, а потом сделка не сложилась — документы оказались не в порядке. 37 миллионов евро подвисли, французы не хотят их возвращать. Пока идут судебные тяжбы, но свое так или иначе мы отобьем. Это даже не вопрос.
— Интересно, были у вас истории, связанные с миллионом не долларов или евро, а… роз?
— Могу рассказать случай, имевший место в конце 80-х. У меня легкая рука, я двадцать девять раз выступал свидетелем на свадьбах и почти не ошибался, с первого взгляда определяя, подходят люди друг другу или нет. Единственный брак распался — тот, против которого я возражал. Но меня так оригинально попросили, что не смог отказать. Утром раздается звонок, открываю дверь и вижу стоящую в свадебном платье на коленях невесту. Она говорит: «Если не согласишься быть моим свидетелем, останусь здесь навечно». Что тут возразишь? Кстати, это единственный раз, когда я свидетельствовал со стороны девушки… Так вот, возвращаюсь к розам. Со времен кооператива был у меня приятель, который долго и безуспешно добивался расположения избранницы. Я даже беседовал с девушкой по его просьбе. Та призналась: «Парень он хороший, это правда, но нет в нем полета, драйва. Удивлять не умеет». Думаю: ах так, ну ладно! И подговорил товарища: «Выдержи месячную паузу, купи КАМАЗ роз и привези ей под окна». Тот спрашивает: «Как?» Говорю: «Да вот так!» Приятель прислушался к совету, скупил на корню продукцию в трех оранжереях, нанял грузчиков и отправился прямиком на дачу к возлюбленной. Я наблюдал за происходящим из кабины машины через зеркало заднего вида. Когда ворота открылись, КАМАЗ въехал во двор, и из распахнутого кузова на землю полетели охапки цветов. Забавно было наблюдать за поведением девушки и ее мамы. В первую минуту они обалдели от происходящего, завороженно глядя на растущую гору роз, а потом начали лихорадочно метаться, тащить вазы, банки, ведра и рассовывать цветы, не понимая, что никаких емкостей не хватит! Словом, сердце красавицы было поражено, и вскоре случилась свадьба. Такая вот история.
— Красивая. Но вам засчитать ее не могу. Все-таки цветы дарили не вы…
— Мои жесты, как правило, отличались куда большим эпатажем, поэтому предпочел бы оставить их при себе. Хотя один эпизод все же расскажу… По случаю открытия в 1995 году филиала нашего банка в Киеве мы устроили зажигательный банкет. Долго перемещались из одного места в другое, пока не приземлились в моем номере гостиницы «Днипро». Потом и остатки тусовки рассосались, осталась последняя девушка. Я собирался спать и спросил без обиняков: «Ты кто?» Она ответила: «Меня пригласили, а теперь все ушли… Пойду на улицу, поищу такси». Слово за слово, разговорились. Оказалась нормальная киевская девчонка, сама воспитывала ребенка, снимала квартиру. Без всяких намеков призналась, что денег у нее нет, а если бы были, купила бы за три тысячи долларов комнату в коммуналке, а за пять тысяч — двухкомнатную квартирку в соседней хрущевке. Я говорю: «Ты в сказки веришь?» Смотрит с недоверием: «Вообще-то нет…» С видом волшебника лезу в карман, достаю «котлету» баксов и отдаю половину обалдевшей девушке. Самое интересное началось потом. Моя неожиданная знакомая через короткое время пригласила на новоселье и… свадьбу. С собственной квартирой она стала выгодной невестой, жених мигом отыскался. Так я лично поучаствовал в судьбе конкретной жительницы братской Украины. Эта история принимается?
— Зачет! Правда, заканчивать разговор все же придется не на столь высокой ноте. Обязан спросить о «Правом деле». После вашего скоропостижного ухода из политики пошли разговоры, мол, не орел Прохоров, бегун на короткие дистанции, удар не держит…
— Это было бы справедливо, если бы после стартовой неудачи я сдулся и капитулировал. Никогда так не делаю. И ответственности с себя не снимаю, стрелочника не ищу. Другой вопрос, что дорога может получиться длинной и извилистой. Да, первый блин вышел комом, но это не беда. На ошибках учатся. Я получил уникальный опыт. Если еще недавно на многие вещи смотрел, что называется, по-бизнесовому, теперь взглянул под иным углом и, надеюсь, впредь смогу любое действие оценивать более емко, комплексно. Хотя понятия, что такое хорошо и что такое плохо, должны совпадать и в политике, и в бизнесе. По крайней мере сдавать товарищей даже ради высокой цели не стану. Не хочу этому учиться. Моя история с выборами в Госдуму на данном этапе завершилась, но ни одна из дверей не закрыта. Для меня всегда важен результат, а не процесс. Правильные условия пока не созданы. Не беда, подождем. Это почти как в бизнесе: вовремя покупай и вовремя продавай…
— Кстати, о нем, о бизнесе. Мы ни словом не упомянули «ё-мобиль». Говорят, продавать собираетесь?
— Нечего пока рассказывать. Все путем. В октябре на международном автосалоне во Франкфурте состоялась мировая премьера бренда, представили концепт-кар и обновленный кроссовер. Возникла некоторая заминка из-за замечаний ФАС к условиям строительства подъездной дороги к нашему автозаводу в поселке Марьино под Петербургом, но сейчас вопросы сняты. Идем по графику.
— Значит, ваше дело правое, Михаил? В том смысле, что победа будет за вами?
— Жизнь покажет. Не тороплю события, посмотрим, что получится…
Люди дела: Михаил Прохоров. Часть II. Окончание.Журнал Итоги
Appeal to world leaders and humanity
